Тихий двор, тополя вымахали вровень с домом, на детской площадке пусто. Идти к наркоману стало еще страшней, чем представлялось на шумной Мясницкой. «Я только позвоню в дверь, – стала уговаривать себя Леся. – Я не переступлю порог квартиры. Я удостоверюсь, что Иван там (или его нет), сообщу по телефону Нику и отчитаюсь перед заказчицей. И все. Даже если он дома, я не стану разговаривать с ним…»
И все равно она боялась. Однако очень хотелось взять реванш за сегодняшние неудачи. И еще в ней жила воспитанная мамой-учительницей привычка доводить собственные начинания до конца, привычка выполнять обязательства, данные прежде всего самой себе, – привычка, однажды уже доведшая ее до беды… Но… Люди редко учатся на собственных ошибках. Они раз за разом наступают на одни и те же грабли, потому что таков их характер…
В сердцевине Лесиной личности жила послушная девочка, исполняющая все просьбы старших. И она заставила ее пренебречь страхом. И не послушать собственную интуицию, которая прямо-таки вопила: «Не надо, не ходи!» – и переступить порог подъезда, где проживал наркоман.
Консьержем здесь и не пахло, домофон был вырван с мясом, на облупленных стенах красовались жалкие граффити, признания в любви и неприличности. Воняло мочой – кошачьей и человеческой. Подъезд являл собой разительный контраст с подъездами, где проживали прочие представители клана Брагиных.
Леся поднялась на третий этаж, где находилась квартирка наркомана. Душа девушки замирала.
На площадке перед жилищем Ивана к туалетным запахам прибавилась вонь, источаемая то ли марихуаной, то ли самодельным «винтом» – детство в рабочем районе Т-ка научило Лесю распознавать, как пахнут наркотики. И бежать от этого запаха, как от чумы. Но теперь она шла на него – потому что так было надо . Она исполняла свой долг.
У двери наркомана, обитой вагонкой (кое-где сломанной и сожженной), вонь усилилась. Девушка потянулась к звонку – он оказался вырван с мясом, даже провода не торчали. Леся затаила дыхание и тихонько постучала в дверь костяшками пальцев. Молчание было ей ответом. Девушка постучала снова, громче.
И тут от ее ударов дверь распахнулась.
В прихожей было темно, хоть глаза выколи. Наркотическая вонь с удвоенной силой ударила в нос.
– Есть здесь кто-нибудь? – крикнула Леся.
Нет ответа. Она воскликнула громче:
– Можно войти?
Внутри застыла тишина. И темнота.
И тут Леся, была не была, переступила через порог квартиры.
Несмотря на яркий день, в прихожей оказалось темно. Тусклый свет проникал в жилище только сквозь растворенную дверь. Прямо на полу прихожей валялась всяческая одежная рухлядь. Девушка переступила ее и замерла. Глаза постепенно привыкали к сумраку.
– Есть кто живой? – крикнула она во весь голос.
И тут из комнаты донесся отзыв – слабый, тихий. Словно кто-то прошелестел:
– И-и-и…
То ли пить просил, то ли пытался прокричать «помогите».
Забыв об опасности, Леся ринулась в комнату.
Окна в ней былиь завешены – но не портьерой, а почему-то географической картой. Лишь снизу, в щель между Антарктидой и подоконником, падал узкий луч. Он слегка освещал царивший в комнате шурум-бурум: тряпье на полу, бутылки (в том числе пара разбитых), два матраца со скомканными грязными простынями, опрокинутый стул и тумбочку, на которой стояла тарелка с засохшей едой.
А посреди комнаты, на полу, навзничь лежал молодой человек – почти мальчик. Глаза его были полузакрыты, а из его уст раздавался тот самый призыв, который Леся слышала в коридоре:
– П-мм-ги-и-ите…
Однако не от наркотического опьянения, как можно было подумать с первого взгляда, страдал юноша и не от кошмаров, навеянных адским зельем, просил избавить его…
Леся разглядела, что на полу, прямо под телом, растекается черная лужа. А неподалеку валяется большой мясницкий нож, лезвие которого окрашено тем же черным.
Лицо юноши – даже в сумраке было видно, насколько оно изможденное и бледное – показалось Лесе странно знакомым. Через секунду она поняла почему: его черты повторяли (но, как и в случае с Петей Брагиным, в ослабленном, искаженном виде) черты отца.
– Ванечка, – с ужасом вырвалось у девушки, – что они с тобой сделали?
Молодой человек вдруг дернулся всем телом, открыл глаза и протянул обе руки к Лесе. Она отшатнулась, а из горла умирающего вырвался хрип:
– Кар…
И тут он уронил обе руки на пол, раздался какой-то костяной стук, и этот звук показался Лесе таким ужасным, что она почувствовала дурноту, а через секунду потеряла сознание. Тело ее медленно осело на пол.
* * *
Сколько Леся провела без памяти, она не знала. Она очнулась, вскочила на ноги и тут увидела, что молодой человек уже умер. Голова его запрокинулась набок, а руки, точно сломанные куклы, безвольно лежали вдоль туловища.
Не помня себя от страха, Леся кинулась прочь. Выскочила из квартиры, пронеслась вниз по лестнице, ударила плечом в дверь подъезда, вылетела во двор – и тут оказалась в чьих-то крепких, жестких объятиях.
Она дернулась, попыталась вырваться, прокричала: «Пустите!» – и только тогда услышала голос, показавшейся ей очень знакомым:
– Тише, Лесечка, тише!
Она вырвалась-таки из медвежьей хватки, отступила на шаг.
Перед ней стоял Васечка.
– Ты?! – не смогла она сдержать изумленного вскрика.
– Что там, Леся? – участливо спросил молодой человек.
– Он мертвый! – выдохнула она, не вполне владея собой. – Его убили!
Лицо Васи помрачнело. Он не стал спрашивать, кого убили, только быстро проговорил:
– Погнали отсюда! Быстро!
За руку он подтащил нечувствительную Лесю к своей машине, что стояла неподалеку. Усадил на переднее сиденье, захлопнул дверцу, бросился на шоферское место и дал полный газ. «Шестерка» вылетела из тенистого двора на залитую солнцем улицу.
Тут Леся оправилась от потрясения. Она спросила:
– Что ты здесь делаешь?
– Тебя спасаю, – вымученно улыбнулся парень.
– А все-таки?
– Долго рассказывать, – отмахнулся Вася.
Автомобиль затормозил на светофоре и повернул налево, на улицу Академика Скрябина.
– Куда мы едем? – выдохнула Леся.
– Чем дальше, тем лучше.
– Его убили… – прошептала Леся.
Вася не ответил, не спросил, кого убили, – будто бы все знал.
– Надо позвонить в милицию… – прошептала девушка.
– Позвоним позже.
В профиль лицо Васи, сосредоточенное на дороге, казалось суровым, жестким.