21
К концу января адский ритм казней в тюремном дворе замедлился, вселив в некоторых из нас надежду, что страна будет освобождена до того, как наступит наш черед. Когда надзиратели уводят людей из камеры, пленники уповают на то, что приговор не приведут в исполнение сразу же, что им оставят еще немного времени; увы, этого никогда не случается, их расстреливают.
Но пусть мы бессильны действовать в заключении, в своих темницах; зато мы знаем, что там, на воле, акции наших товарищей множатся с каждым днем. Сопротивление расширяет свою сеть, охватывает всю страну. Наша бригада создала регулярные отряды во всем районе, да и повсюду во Франции борьба за свободу принимает организованные формы. Шарль как-то сказал, что мы изобрели "уличную войну", - это он, конечно, преувеличил, не мы одни ее придумали, но в районе Тулузы мы подали пример остальным. И другие стали действовать так же, чиня врагам препятствия на каждом шагу, парализуя их усилия ежедневными подрывными операциями. Мы знали, что в каждом немецком составе, уходившем из Франции, хоть один вагон, хоть один груз будет взорван или испорчен. На каждом французском заводе, работавшем для немецкой армии, вдруг выходили из строя трансформаторы или разрушались станки. И чем активнее действовали партизаны, тем храбрее становились простые люди, тем скорее пополнялись ряды Сопротивления.
Во время прогулки испанцы сообщают нам, что вчера бригада устроила "мировой фейерверк". Жак пытается разузнать подробности у испанского политэмигранта по имени Болдадос. Его побаиваются даже надзиратели. Он родом из Кастилии и, как все его земляки, преисполнен гордости за свою страну. Эту страну он защищал во время гражданской войны и любовь к ней унес с собой в изгнание, перейдя пешком Пиренеи. Даже в лагерях на Западе, куда его отправили после ареста, он не переставал воспевать свою родину. Болдадос знаком подзывает Жака к решетке, отделяющей дворик для прогулок испанцев от дворика французов. Жак подходит, и Болдадос передает ему то, что сообщил один из сочувствующих узникам сторожей.
– Это сделал один из ваших. На прошлой неделе он сел поздно вечером в последний трамвай, забыв, что туда допускаются только немцы. Похоже, у него голова была занята чем-то другим, у твоего дружка, раз он сотворил такую глупость. Какой-то офицер тотчас вышвырнул его вон пинком в зад. Твоему приятелю это очень не понравилось. И я его понимаю: пинок в зад - это унизительно, это недостойно человека. Тогда он провел небольшое расследование и скоро установил, что в этом трамвае каждый вечер ездят офицеры, побывавшие на позднем сеансе в кинотеатре "Варьете". Как будто они его забронировали, этот последний трамвай, hijos deputas [17] . Через несколько дней, а именно вчера вечером он и еще трое ваших парней вернулись на то самое место, где твоего дружка вышвырнули из трамвая, и подстерегли их.
Жак слушал молча, упиваясь каждым словом Болдадоса. Он закрыл глаза, представляя себя на месте товарищей в той акции; ему чудился голос Эмиля, лукавая усмешка на его губах в предвкушении "фейерверка". Конечно, рассказать о такой операции куда легче, чем провести ее. Несколько гранат, брошенных как попало в трамвай, нацистские офицеры, которым больше уже не суждено офицерство-вать, уличные парни геройского вида. Нет, ничего подобного, история так не рассказывается.
Они ждут в засаде, сгрудившись в жиденькой тени от козырька подъезда; страх скручивает им кишки, дрожь от зимней стужи сотрясает тело: нынешняя ночь до того холодна, что заледеневшая мостовая безлюдной улицы блестит в лунном свете, точно каток. Капли последнего дождя медленно сочатся из дырявой водосточной трубы, звонко шлепаются оземь в ночной тишине. На улице ни души. Каждый выдох, слетающий с замерзших губ, оборачивается белым облачком. Время от времени нужно растирать пальцы, чтобы они не онемели, не утратили гибкость. Но как бороться с судорожной дрожью, если к холоду примешивается страх? Достаточно какой-нибудь мелкой предательской неувязки, чтобы им пришел конец. Эмиль вспоминает своего друга Эрнеста, лежащего на спине посреди шоссе: грудь изрешечена пулями и залита кровью, хлынувшей из горла, ноги и руки как-то неестественно вывернуты, голова свесилась к плечу. Господи, каким же ужасающе мягким становится тело расстрелянного человека.
Нет, ты уж мне поверь: в этой истории ничто не происходит так, как некоторые это себе воображают. Страх не отпускаает тебя ни на миг, ни днем, ни ночью, но ты продолжаешь жить, продолжаешь действовать и верить, что когда-нибудь снова наступит весна, и это требует большого мужества. Трудно умирать за свободу других людей, когда тебе всего шестнадцать лет.
Вдали раздается звон, это приближается тот самый трамвай. Луч его передней фары пронзает ночную тьму. Акцию проводит Андре, ему помогают Эмиль и Франсуа. Они будут действовать сообща. Одному без помощи друзей не справиться, иначе все пойдет насмарку. Ребята суют руки в карманы пальто; вот они достали гранаты, каждый выдернул чеку и крепко прижал скобу. Одно неосторожное движение, и граната взорвется. Полиция соберет их останки, разбросанные по мостовой. Смерть отвратительна - это ни для кого не секрет.
Трамвай уже близко, в освещенных окнах вагона маячат солдатские силуэты. Но нужно побороть искушение действовать быстро, нужно проявить выдержку, унять сердцебиение, чтобы кровь не стучала так бурно в висках.
– Давай! - шепчет наконец Эмиль.
И вот гранаты, вдребезги разбив трамвайные стекла, катятся по полу вагона.
Нацисты забыли о спеси, они думают лишь об одном - как вырваться из этого ада. Эмиль, стоящий на другой стороне улицы, подает сигнал Франсуа. Строчат автоматы, в вагоне гремят взрывы.
Болдадос рассказывает так выразительно, что Жак ясно представляет себя участником этой бойни. Он ничего не говорит, его молчание сродни той тишине, что окутала вчера вечером покореженную мостовую. Тишине, которую нарушают лишь стоны раненых.
Болдадос смотрит на Жака. Тот кивком благодарит его, и они расходятся, каждый в свой двор.
– Однажды весна придет снова, - шепчет, подойдя к нам, Жак.
22
Январь на исходе. Сидя в камере, я иногда вспоминаю Шаина. Клод совсем обессилел. Время от времени кто-нибудь из наших приносит ему из тюремной больнички серную пастилку. Клод пользуется ею не для того, чтобы унять жгучую боль в простуженном горле, а чтобы зажечь спичку. И тогда все мы садимся в кружок и по очереди смолим сигарету, которую тайком сунул нам сторож. Но сегодня сердце не лежит даже к этому.
Франсуа и Андре отправились подсобить ребятам из отряда, который сформировался в департаменте Лот-и-Гаронна. Когда они вернулись с этой акции, их уже поджидал взвод жандармов. Двадцать пять форменных кепи против двух картузов - силы были явно неравные. Наши парни объявили себя участниками Сопротивления: с недавних пор поползли слухи о возможном разгроме немцев, стражи порядка перестали свирепствовать, поутихли; многие задумались о будущем и начали спрашивать себя: что их ждет? Однако те, кто подстерегал наших товарищей, еще не успели сменить убеждения и перейти в лагерь противника, а потому действовали без всяких церемоний.