– А как ты думаешь, Альваресу удалось спастись? - продолжает Нунцио.
Мы не знаем, выжил ли наш товарищ; во всяком случае, побег ему удался, и это вселило надежду во всех нас.
Несколько часов спустя поезд прибыл в Бордо.
На рассвете двери вагонов раздвигаются. Наконец-то нам дают немножко воды, которой сперва нужно только смочить губы, и лишь потом пить мелкими глотками, дожидаясь, когда пересохшее горло раскроется, чтобы пропустить жидкость. Лейтенант Шустер позволяет нам выйти из вагонов группами, по пять-шесть человек, чтобы облегчиться в сторонке. Каждую группу охраняют вооруженные конвоиры; некоторые из них запаслись гранатами - на случай нашего коллективного побега. Приходится садиться на корточки прямо у них на глазах, это еще одно, дополнительное унижение, но делать нечего, нужно смириться. Мой братишка бросает на меня грустный взгляд. И я стараюсь ему улыбнуться как можно веселее, хотя, кажется, мне это не очень-то удается.
31
4 июля
Двери снова задвинуты, и в вагоне становится адски жарко. Состав трогается. Люди лежат прямо на полу, поближе к боковым стенкам вагона. Мы, парни из бригады, сидим в глубине. Посмотреть на них и на нас, так можно подумать, что мы их дети, и все же, все же…
Мы сидим и гадаем, в какую сторону нас везут: Жак считает, что к Ангулему, Клод мечтает о Париже, Марк уверен, что поезд идет в Пуатье, но большинство склоняется к Компьени. Там есть транзитный лагерь, служащий сортировочным пунктом. Нам всем известно, что в Нормандии продолжается война; похоже, сейчас бои идут в районе Тура. Армии союзников продвигаются к нам, а мы продвигаемся к смерти.
– Знаешь, - говорит мой брат, - мне кажется, мы скорее заложники, чем заключенные. Может, они отпустят нас на границе. Все немцы хотят вернуться домой, и, если поезд не дойдет до Германии, Шустер и его люди попадут в плен. На самом деле они боятся, как бы партизаны не подорвали пути и не задержали их здесь. Шустер пытается выскользнуть из западни. С одной стороны, его подстерегают макизары, с другой, он жутко боится английских бомбардировок.
– Откуда ты это взял? Придумал, что ли?
– Нет, - признается он. - Пока мы облегчались там, на путях, Мейер подслушал разговор двоих солдат.
– Разве Мейер понимает немецкий? - спрашивает Жак.
– Он говорит на идише…
– И где же он теперь, твой Мейер?
– В соседнем вагоне, - отвечает Клод.
Едва он это сказал, как поезд снова затормозил. Клод взбирается к окошку. Вдали виден перрон маленького вокзальчика, это Паркуль-Медийяк.
Сейчас десять утра, но на вокзале ни души - ни пассажиров, ни железнодорожников. Вокруг царит безмолвие. И невыносимая жара. Мы задыхаемся. Стараясь нас развлечь, Жак начинает рассказывать какую-то историю; Франсуа, сидящий рядом, не то слушает его, не то углубился в свои мысли. В дальнем конце вагона кто-то стонет и теряет сознание. Мы несем его втроем к окошку. Там он сможет глотнуть хоть немного свежего воздуха. Кто-то другой вдруг начинает кружиться на месте, как будто его охватило безумие; он издает вопль, потом жалобный стон и тоже падает в обморок. Так и проходит этот день, 4 июля, в нескольких метрах от вокзальчика в Паркуль-Медийяке.
32
Четыре часа дня. У Жака совсем пересохло во рту, он умолкает. Время от времени кто-то перешептывается, нарушая мучительную тишину ожидания.
– Ты прав, нужно думать о побеге, - говорю я, подсаживаясь к Клоду.
– Мы сделаем попытку только в том случае, если у нас будет шанс бежать всем вместе, - решительно говорит Жак.
– Тихо! - шепчет вдруг мой брат.
– Что такое?
– Да тихо же! Слушай!
Клод вскакивает на ноги, я тоже. Он пробирается к окну и смотрит на небо. Неужели это снова гроза и мой братишка услышал ее отзвуки раньше других?
Немцы во главе с Шустером выпрыгивают из вагонов и бегут в поле. Гестаповцы и их семьи ищут укрытие за пригорками. Там же солдаты ставят пулеметы и разворачивают их в нашу сторону, чтобы пресечь любые попытки к бегству. Клод смотрит вверх, настороженно прислушиваясь.
– Воздух! Назад! Все назад! Ложись! - кричит он.
Мы слышим рокот приближающихся самолетов.
Молодой командир эскадрильи истребителей вчера отпраздновал свой двадцать третий день рождения в офицерской столовой аэродрома на юге Англии. Сегодня его самолет взмыл в небо. Он держит руку на штурвале, а большой палец - на гашетке, приводящей в действие пулеметы на крыльях. Внизу, прямо по курсу, на путях неподвижно стоит поезд - прекрасная мишень, расстрелять ничего не стоит. Командир приказывает своей эскадрилье построиться в боевой порядок для атаки - и первым бросает самолет в пике. В прицеле ясно видны вагоны, они несомненно везут немцам боеприпасы на фронт. Ему приказано уничтожать такие составы. Следующие за ним самолеты уже выстроились и готовы к атаке. Поезд совсем близко, можно стрелять. Палец пилота жмет на гашетку. У него в кабине тоже очень жарко.
Огонь! Строчат пулеметы на крыльях; трассирующие очереди, словно беспощадные кинжалы, прошивают поезд, над которым проносится эскадрилья, невзирая на ответные выстрелы немцев.
Стены нашего вагона изрешечены пулеметным огнем. Вокруг свистят пули, кто-то с криком падает, другой тщетно пытается втиснуть обратно в живот выпавшие кишки, у третьего оторвана нога - это настоящая бойня. Пленники бросаются на пол, защищая головы своими жалкими узелками, в нелепой надежде уцелеть в этой мясорубке. Жак, бросившись к Франсуа, прикрывает его своим телом. Четыре английских истребителя поочередно налетают на поезд, рокот их моторов глухо отдается у нас в висках, но вот они взмывают в небо и удаляются. Я вижу в окошко, как они делают разворот там, вдали, и возвращаются к нашему составу, на сей раз довольно высоко.
Меня сейчас волнует только Клод, он смертельно бледен. Я крепко обнимаю его.
– Ты цел?
– Я-то цел, а вот у тебя кровь на шее, - говорит братишка, прикасаясь к моей ране.
Но это всего лишь царапина от щепки. Зато вокруг просто страшно смотреть. В вагоне шестеро убитых и столько же раненых. Жак, Шарль и Франсуа, к счастью, остались невредимы. О потерях в других вагонах нам ничего не известно. На пригорке лежит весь в крови немецкий солдат.
А вдали снова рокочут моторы, и звук этот нарастает.
– Они возвращаются, - шепнул Клод.
И я увидел на его губах скорбную улыбку, он словно прощался со мной навеки, а ведь я когда-то приказал ему - жить во что бы то ни стало. Не знаю, что со мной случилось в этот миг, но мои движения вдруг обрели четкость, как будто я снова увидел тот сон, в котором мама велела мне: "Спаси своего брата!"
– Давай сюда рубашку! - крикнул я Клоду. -Что?
– Сними рубашку скорей!