Три дня мы сидели взаперти в вагонах на вокзале Бордо. Ребята задыхались от жары, временами кто-нибудь подползал к окошку, чтобы глотнуть свежего воздуха, но и там было не лучше.
Человек ко всему привыкает, и это одна из необъяснимых тайн бытия. Мы больше не ощущали исходившего от нас смрада, и никто уже не обращал внимания на тех, кто присаживался над крошечной дыркой в полу, чтобы справить нужду. Мы уже давно не мучились от голода, и только жажда терзала людей по-прежнему, особенно когда на языке появлялась новая язва. Оттого что не хватало воздуха, болело горло; нам становилось все труднее глотать. Но мы свыклись с этими неотступными телесными муками, со всеми лишениями, включая недостаток сна. Единственным прибежищем самых ослабевших из нас были короткие приступы безумия. Люди неожиданно вскакивали, начинали стонать или вопить, порой даже рыдали, а потом падали без сознания.
Другие, более выносливые, старались хоть как-то успокоить товарищей.
В соседнем вагоне Вальтер объяснял всем, кто еще мог его слушать, что нацистам никогда не удастся довезти нас до Германии: подоспеют американцы и всех освободят. А в нашем вагоне Жак из последних сил развлекал нас всякими историями, чтобы убить время.
Но когда у него пересыхало во рту и он уже не мог говорить, наступала тоскливая пугающая тишина.
И пока мои товарищи умирали в этом жутком безмолвии, я, напротив, оживал от сознания того, что снова обрел зрение, и где-то в глубине души чувствовал себя перед ними виноватым.
12 июля
Половина третьего ночи. Внезапно дверь с грохотом отодвигается. Вокзал Бордо кишит солдатами - видно, что сюда согнали гестаповцев, вооруженных до зубов. Они орут, приказывая нам собирать свои жалкие пожитки. Потом пинками и прикладами вышвыривают наружу, на перрон. Часть пленников напугана до смерти, другим уже все безразлично, они только судорожно хватают ртами прохладный воздух.
Нас выстраивают по пять человек в ряд и ведут через ночной затихший город. В небе не видно ни одной звезды.
Наши шаги отдаются эхом на пустынной улице, по которой шагает длинная колонна узников. Люди по цепочке передают свои предположения: одни говорят, что нас гонят в форт. А другие уверены, что мы идем в тюрьму. Но те, кто понимает немецкий, узнают из разговоров солдат, что все камеры в городе и без того набиты под завязку.
– Тогда куда же нас?… - шепчет кто-то из пленников.
– Schnell, schnell! [24] - орет фельдфебель, безжалостно ударив его кулаком в спину.
Ночной марш по безмолвному городу завершается на улице Лариба, у монументальных ворот храма. Впервые мы с моим младшим братом входим в синагогу.
35
Внутри - ни скамеек, ни столов. Пол застлан соломой, а ряд ведер указывает на то, что немцы подумали о наших нуждах. Три просторных нефа могут принять до шести с половиной сотен пленников с нашего поезда. Как ни странно, всех заключенных тюрьмы Сен-Мишель собрали вместе возле алтаря. Женщин из нашего вагона разместили в соседнем нефе, по другую сторону решетки.
Таким образом, супружеские пары оказались разлученными. Некоторые мужья и жены давно уже не виделись. Многие плачут, когда их руки встречаются, протиснувшись сквозь железные прутья. Но большинство хранит молчание: любящим достаточно смотреть друг на друга, их взгляды ясно выражают чувства.
Другие еле слышно шепчутся, но что можно рассказать о себе, о прошедших мучительных днях, не причинив другому жгучей боли?!
С наступлением утра наши охранники безжалостно, иногда даже ударами прикладов, разгоняют эти пары. На рассвете женщин уводят в городские казармы.
Дни тянутся монотонной чередой, каждый похож на предыдущий. По вечерам нам раздают плошки с теплой водой, в которой плавает капустный лист, а иногда несколько макаронин. Для нас это настоящая праздничная трапеза. Время от времени солдаты забирают кого-то из пленников, и те никогда не возвращаются; ходят слухи, что их расстреливают как заложников, в ответ на очередную акцию местных партизан.
Некоторые лелеют мысль о побеге. В этом вопросе заключенные из Берне солидарны с узниками Сен-Мишель. Люди из Берне поражены, не верят своим глазам: неужели вот эти подростки вели войну с немцами?!
14 июля
Мы твердо решили отпраздновать этот день как положено. Все ищут обрывки бумаги, из которых можно было бы сделать кокарды.
Мы прикрепляем их к груди и поем "Марсельезу". Наши тюремщики закрывают на это глаза: в данном случае репрессии были бы чрезмерной жестокостью.
20 июля
Сегодня трое участников Сопротивления, с которыми мы здесь познакомились, пытались бежать. Солдат-охранник застукал их в тот момент, когда они рылись в куче соломы позади органа, возле решетки. Кенель и Дамьен, отметивший сегодня свое двадцатилетие, все-таки ухитрились вовремя выскочить оттуда.
А вот Рокморелю досталось по первое число, его избили ногами во время допроса; правда, ему хватило ума заявить, что он искал в соломе брошенный кем-то окурок. Немцы поверили ему и не расстреляли. Рокморель - один из организаторов бригады Сопротивления "Бир-Акем", которая действовала в Лангедоке и Жевеннах. Дамьен его лучший друг. Обоих после ареста приговорили к смерти.
Едва оправившись от побоев, Рокморель и его товарищи разработали новый план побега, решив осуществить его в первый же подходящий день, который, конечно, скоро наступит.
Санитарные условия здесь ненамного лучше, чем в поезде, и чесотка всех нас замучила вконец. Паразиты буквально кишат в нашей одежде. Мы сообща придумали мировую игру: с утра каждый из нас обирает с себя энное количество блох и вшей и рассовывает их по коробочкам, у кого какие есть. Когда фельдфебели проходят мимо нас, чтобы в очередной раз пересчитать, мы незаметно выпускаем своих мучителей прямо на них.
Как видишь, мы и здесь не опустили руки: даже такая банальная забава служит нам средством борьбы - борьбы единственным оружием, которое у нас еще осталось и которое денно и нощно ест нас поедом.
Нам казалось, что мы сражались в одиночестве, но в этой толпе мы встретили тех, кто, подобно нам, не смирился с унижениями, не захотел поступиться своим человеческим достоинством. Сколько же мужественных людей увидели мы в этой синагоге! Временами одиночество брало верх над нашей стойкостью, и все же стойкость побеждала; в какие-то вечера надежда прогоняла самые черные мысли, одолевавшие нас в заключении.
Поначалу всякое общение с внешним миром было для нас под запретом, но вот уже две недели, как мы здесь гнием, и кое-какие контакты понемногу налаживаются. Всякий раз, когда раздатчики выходят во двор, чтобы забрать котел с едой, пожилая пара, живущая в соседнем доме, начинает во все горло распевать новости с фронта. Другая старая дама, обитательница квартиры напротив храма, каждый вечер пишет крупными буквами на грифельной доске сводку о продвижении союзных войск и выставляет ее в окне.