* * *
За время моего отсутствия в поселке мало что изменилось, разве что от жары свернулись в трубочки листья на деревьях, да пыли, не прибитой хоть мало-мальским дождем, стало больше. То же и во дворе дома – пожухлая листва, завядшие плети хмеля, поникшие жасминовые кусты вокруг дома. Собаки даже не потрудились высунуться из своих конур – настолько, видимо, их утомила нынешняя аномальная жара.
Отец встретил так, словно меня не было лет пять – прослезился, зашмыгал носом, стараясь подавить в себе «нештатные» эмоции.
– Ты выросла, что ли, Кнопка? – отстранив меня и оглядев с ног до головы, проговорил он.
– Очень смешно, – буркнула я. – Мне не десять лет, и я не с каникул из деревни вернулась.
– А ты чего это колючая такая явилась? Как еж, право слово.
Отец укоризненно покачал головой и этим добил меня окончательно:
– Что вы выдумываете?! Ну, что вы оба ко мне прицепились?! Я не обязана круглосуточно улыбаться и радостно скакать! Нога у меня болит – не может такого быть?! Чему радоваться?!
Прооравшись, я пошла к себе, оставив отца и мужа в полном недоумении внизу, в прихожей. Я понимала, что веду себя глупо – и не просто глупо, а откровенно по-идиотски, заставляя мужа пристальнее приглядываться ко мне. А вот это уже чревато – Сашка настолько чувствителен в отношении меня, что быстро разберется в причинах моего поведения. Ну, что ж! Значит, так надо, так будет даже лучше.
До вечера я пролежала в комнате, накрывшись с головой покрывалом. Сна не было, зато роились ужасные мысли, жужжали, как пчелы, жалили то и дело, заставляя стонать от почти физической боли. Муж не беспокоил, не звал обедать-ужинать, не входил, не пытался вывести на разговор – он прекрасно знал, что это в подобной ситуации не имеет смысла.
И только отец считал себя вправе войти и высказать все, что у него накопилось. Без обиняков папенька, усевшись в кресло у открытого окна и закурив, высказал мне, какая я неблагодарная дрянь, как много сделал за эти дни муж, чтобы отвести от меня подозрения, как он лично ездил к Бесо, требуя объяснений. И что я не имею права разговаривать ни с Акелой, ни с ним в таком тоне.
– Мой муж – и мой тон, как хочу, так и разговариваю.
– Твой муж? А ты сама его выбрала, я не мешал. Но видеть, как ты издеваешься над человеком, и терпеть это я не буду. Ты моя дочь.
– И что? Ну, что?! – Я села и натянула покрывало до подбородка. – Разве это значит, что я не могу в собственной семье вести себя так, как хочу?! Я должна все время помнить о том, чья я дочь?! А больно много счастья в том, что я – твоя дочь?
Отец выбросил окурок в окно и развернулся в мою сторону:
– Ну-ка, подробнее отсюда. Это когда же наше родство так сильно успело тебя сделать несчастной?
– Да ты что – не понимаешь? Всегда, всюду, везде! Я даже в общественный туалет без охраны зайти не могу! А не будь у меня такого отца – и кто бы вообще обращал на меня внимание?!
– Хочешь без проблем ходить в общественный туалет? Ну так не живи со мной. У тебя есть свой дом.
Он встал и вышел, а я взвыла, упав обратно на подушку. Я совсем не думала того, что в горячке бросила сейчас отцу – никогда не считала себя несчастной из-за нашего родства, никогда не стыдилась его. Что на меня нашло сегодня – не понимаю...
Стало вдруг так нестерпимо стыдно, что я почувствовала жар в лице, как при высокой температуре. Какая же я эгоистичная дрянь... И как одна ошибка тянет за собой другую, более серьезную, а за ней – следующую, и так по цепочке... И вот уже не видно выхода, есть только тупик, угол, в который я сама себя загнала. Как мне выбраться отсюда, ну как?!
Я рассматривала шрамы на запястьях и думала, что они – живое напоминание о том, чего я больше никогда себе не позволю. Свидетели моей слабости, и я буду доживать с ними жизнь, я так решила, хотя можно было, конечно, попытаться убрать их при помощи лазера или пластической операции. Но нет – они останутся со мной как раз для того, чтобы во время приступов отчаяния и тупиковых ситуаций напоминать мне о том, что нужно держаться. И я держусь даже сейчас.
Сашка не пришел ко мне спать. Я сделала это открытие посреди ночи, неожиданно проснувшись и по привычке протянув руку к тому краю кровати, где обычно спал муж. Но там было пусто. Я дотянулась до шнурка и включила бра – так и есть, я в комнате одна. Где же он? Неужели лег в гостевой спальне? Отец меня завтра сожрет... При всей тщательно скрываемой нелюбви к моему мужу папа все-таки отдавал ему должное и уважал, а потому даже мне не спустит пренебрежения. Уже высказал вчера – а теперь еще и это...
* * *
Утром мы встретились внизу, в холле, когда Сашка только что вернулся с обязательной пробежки и упражнений, а я, так больше и не уснувшая, спустилась за чашкой чая к Гале.
– Привет... – Я не знала, куда мне деть глаза, а потому смотрела в пол, чувствуя себя провинившейся пионеркой.
– Привет. Выспалась? – Он наклонился как ни в чем не бывало и чмокнул меня в щеку.
– Нет...
– А почему? – В голосе промелькнула расстроенная нотка. – Я специально не пошел к тебе, думал, что тебе нужно отдохнуть, отоспаться с дороги. Ты ведь так тяжело переносишь полеты.
Уф, слава богу... а я-то думала...
– Может, нужно было все-таки прийти? Я всегда плохо сплю, когда тебя нет рядом. – Я шагнула к мужу и уцепилась за борт его синего шелкового кимоно.
– Ты вчера была не в духе, малышка, я решил, что так лучше.
Меня снова стала мучить совесть – ну, почему он такой понимающий, чуткий, заботливый? Был бы обычный мужик – и было бы легче, проще. А так... Он святой, а я исчадье ада. Как жить?
– Ты в кухню? – меж тем спросил Саша, поворачивая меня в ее направлении. – Идем, я соку выпью, а потом в душ.
Галя уже заканчивала готовить завтрак, и по кухне плыл совершенно невообразимый запах омлета с беконом и зеленью, на блюде под свежим белым полотенцем угадывалась горка пирожков, на обеденном столе возвышалась стопка бульонниц, рядом с ней – пирожковые тарелки. Галя вынимала из духовки противень с коричными ватрушками. Наша домработница придерживалась мнения, что, когда в доме столько мужчин, вечно занятых на работе, завтрак должен быть основательным и плотным, потому что кто знает, когда у них случится минутка для обеда. Если бы Сашка не занимался спортом, его уже давно развезло бы в разные стороны, как отца. В последнее время даже я стала замечать появление лишних граммов то тут, то там, и это меня не особенно радовало. Однако Галя не принимала никаких возражений и продолжала закармливать нас выпечкой и прочими вкусными вещами.
– Чайку, Сашенька? – едва заметив меня на пороге кухни, Галя сразу метнулась к посудному шкафу за чашкой. – Доброе утречко, Александр Михайлович. – И я в который раз с удивлением отметила, что это она к мужу моему так обращается. Мне всегда резало слух Сашкино отчество, уж не знаю, почему. Но, кажется, кроме Гали, никто при мне его так не называл: охрана звала Акелой, все из папиных, кто бывал в доме, тоже.