— Мне достаточно одного кубка, — сказал Олег кротко. Заметив недоверчивый взгляд Томаса, пояснил: — Но, выпив этот кубок, я становлюсь совсем другим человеком!.
— Ну и что?
— А то, что этому человеку тоже хочется выпить.
Томас хохотнул, в калике живет даже не два человека, а множество, судя по тому, сколько может выпить, оглянулся на удаляющийся оазис:
— А чего таким страшилищем тебя изобразили?
Он думал, что Олег на шутку ответит шуткой, но отшельник за время странствий хоть и обучился почти всему на свете, но только чувства юмора так и не обрел:
— Как умеют... Не всегда же пешком и с палочкой. Куда-то торопился.
Томас отшатнулся. Волосы встали дыбом. Он ощутил, как затряслись руки, а голос сорвался на жалкий писк:
— Так это был... ты?
— Ты ж сам заметил, что похож.
— Ну... — прошептал Томас, земля под ним шатнулась. Он ощутил как барханы снова закачались как волны, а воздух задрожал. — Это я так, подразнить! Я ж не думал, что в самом деле! Хотя у того чудища руки-крюки, морда ящиком... похож. Значит, ты? Торопился? Торопился, но всех женщин...
Олег объяснил равнодушно, только взгляд чуть потеплел:
— А я тогда пробовал путь всяческих излишеств. В том числе и, ну, этих. Понимаешь, учений как правильно жить на свете — до чьей-то матери, но где-то наверняка есть ценное зерно. Однако отрицать, не глядя, это все равно, что бранить вино, ни разу не попробовав. Настоящая мудрость приходит, когда все узнаешь на своей шкуре.
— А если на чужой?
— Тогда это ученость.
Томас оглянулся. Даже на расстоянии он различал, что неведомым резчикам удалось выразить мощь и свирепость древнего бога. Томас прошептал:
— Бедный калика... Сколько же тебе гореть в геенне огненной! Может быть, прямо сейчас просить деву Марию о заступничестве?
Калика с сомнением поднял брови:
— Женщину?
— Ну и что, — возразил Томас горячо, — она ж мать нашего бога! Матери даже крокодил не откажет, а наш милосердный Господь не крокодил какой-нибудь с берегов Стибра!.
— Все-таки женщина, — проговорил калика с сомнением. — Не совестно? Может, это и по-рыцарски, но не совсем по-мужски. Когда сирые да увечные молят о помощи, понятно. Заступница, мол. А мы? Мы сами заступники.
— Гореть тебе в огне, — повторил Томас. Он вздохнул. — За гордыню, за волшбу, за всех баб, которых по дороге, не снимая лыж... И за то, что все учения пробовал на своей шкуре... на шкуре пробовал, так и поверю! Про эти все сатанинские учения, гнусные и растленные, нам полковой прелат та-а-а-акое рассказывал жаркими сарацинскими ночами. Потом рыцари на стену лезли, от тоски выли, все с искушениями боролись. Да и мне перепадет на орехи, что с тобой, язычником гнусным общаюсь!
Калика сказал равнодушно:
— Лучший способ преодолеть искушение — это поддаться ему. Сразу потом понимаешь, что не искушение оно вовсе, а так — видимость. Что бороться с ним легко, что зазря время потерял, и тебе это вовсе не нужно.
— Правда? — спросил Томас с надеждой.
— Проверено, — уверил калика. — Много-много раз!..
Томас сожалеюще оглянулся на исчезающие шатры кочевников. Похоже, золотые монеты мог бы с такой же пользой и сам выбросить в песок.
Впереди вздымалось плато. Не слишком высокое, но у пустыни сил не хватило, чтобы победно идти горячими волнами оранжевого песка. Дальше тянулось твердая земля, кое-где зеленели клочья травы, хотя земля была сухая, выжженная, готовая перейти на сторону песка. А его массы, в отличие от морских волн, разбившись о твердыню, не отступили, не растворились, а угрюмо накапливали силы, ветер неспешно наметал барханы выше, и оранжевые волны настойчиво поднимались, уже видя, что окончательная победа будет за ними.
Калика мрачнел, рыжие брови нависли над зелеными глазами злыми кустиками. Глаза сверкали недобро. Томас попробовал утешить:
— Да что тебе? Меньше будет на свете сарацин, зато больше христиан.
— Как будто песок остановится, — огрызнулся Олег. — Нет, песок — это уже все, конец. После Болота — Лес, после Леса — Степь, после Степи — Пески, а после Песка... Надо что-то придумать. Мне песок пятки печет, а в сапогах по пустыне — только дикие франки могут.
Томас ахнул:
— Да когда это будет?
— Оглянуться не успеешь, — заверил Олег. — Вроде вчера здесь рыбину поймал, во размером! От рыла до хвоста в полсажени, а от хвоста до морды и вся сажень...
Он впал в глубокое раздумье, шагал почти как деревянная кукла, морщины на лбу стали глубокими, как ущелья. Томас злился, идут спасать Яру, не в соседний замок на пир, а в преисподнюю, а этот ломает голову как остановить песок, как будто кто-то может остановить кроме Господа, а пути того неисповедимы, что хочет, то и делает...
— Чертов мир, — выругался Олег внезапно. — Был бы я богом, все же сотворил бы получше!
— Не богохульствуй, — бросил Томас строго. — Господь знал, что творит.
— Да, но мог бы посоветоваться... Я бы ему подсказал.
Томас не понял, так странно шутит калика или же всерьез, сказал еще строже:
— Господь знал, с кем советоваться!
— С кем же?
— С ангелами, конечно, — бросил Томас победно. — Они носились всюду над хлябями, все видели, обо всем докладывали как верные стражи.
Земля звенела по сапогами, Томас чувствовал твердь, и это наполняло душу уверенностью. Стали попадаться даже кустарники, калика заметил один попышнее, свернул, и Томас догадался, глядя на темнеющее небо, что там и заночуют.
В сторонке два оленя и три козы что-то жадно лизали из ямки, размером в две человеческие ступни. На приближающихся людей косили испуганными глазами, но их розовые языки шлепали по мокрой земле до последнего мига, когда оставаться стало уже совсем страшно.
Томас даже взялся за рукоять меча, остро сожалея, что нет арбалета. Была бы свежая оленина к той снеди, что поделились с каликой бедуины. Животные разбежались, но когда Томас оглянулся, снова осторожно приближались к ямке, поглядывая вслед испуганно настороженными глазами. Он покосился на ямку, фыркнул. Меду туда им налили, что ли...
— Или соль рассыпали, — буркнул Олег равнодушно. — Козы больно соль любят лизать. Я знавал охотников, что ленились за оленями бегать, а клали глыбу соли и прятались за кустами.
Томас возмутился:
— Какие же это охотники? Странные ты речи ведешь, сэр калика.
— Ты прав, — согласился Олег. — Мерзавцы.