Из семи зданий, стоявших почти впритык, в двух находились таверны, а в двух других — бордели.
Магистр Джоджонах прочитал краткую молитву, однако это его не особенно заботило. Он был терпимым человеком, всегда готовым простить слабости плоти. Что бы там ни было, главное — это сила духа.
Он простился с возницей, искренне сожалея, что не в состоянии заплатить этому доброму человеку ничем, кроме слов благодарности. Затем Джоджонах отправился на поиски судна, которое доставило бы его в Палмарис. У причала стояло три корабля, четвертый приближался к Бристолю с юга. Монах спустился на берег, и его сандалии громко застучали по длинному дощатому настилу.
— Мир вам, добрые люди, — сказал он, подойдя к ближайшему кораблю и увидев двоих матросов, склонившихся за гакабортом.
Матросы, вооружившись молотками, возились с какой-то неисправностью, но гакаборт мешал разглядеть, с какой именно. Поскольку их корабль стоял в ряду первым, Джоджонах посчитал, что вскоре они отплывут.
— Мир вам, добрые люди! — уже громче крикнул Джоджонах, размахивая руками.
Стук прекратился, и один из старых морских волков, человек с бронзовым морщинистым лицом и беззубым ртом, поднял голову.
— И вам тоже, святой отец, — сказал он.
— Куда держите путь? — поинтересовался Джоджонах. — Случайно не в Палмарис?
— В Палмарис и дальше, в открытое море, — ответил матрос. — Но мы еще не скоро отчалим. Якорная цепь стала совсем негодной, вот и латаем.
Теперь Джоджонаху стало ясно, почему корабль был так странно повернут по отношению к причалу. Магистр оглянулся на складские помещения. Неужели там не найдется новой якорной цепи? Даже в гавани Санта-Мир-Абель, которая не шла ни в какое сравнение с этой, имелся запас таких необходимых вещей, как якоря и цепи. Однако Бристоль предназначался не для починки кораблей, а, так сказать, для «починки» команды.
— Сюда из Урсала должен прийти еще один корабль, — продолжал старый моряк. — Где-то через пару дней будет здесь. А вам надо в Палмарис?
— Да, но я не могу ждать так долго.
— Ну что ж, мы довезем вас за пять золотых королевских монет, — пообещал матрос. — Божеская цена, святой отец.
— И в самом деле божеская, только, увы, мне нечем платить, — ответил Джоджонах. — И ждать я не могу!
— Два дня не подождать? — удивился морской волк.
— Никак не могу, — ответил Джоджонах.
— Прошу прощения, святой отец, — послышался голос с соседнего корабля — широкой и ладной каравеллы. — Мы сегодня отплываем на север.
Магистр Джоджонах махнул двоим матросам и подошел к каравелле. Человек, окликнувший его, был высоким, худощавым и темнокожим. Но кожа его потемнела не под солнцем, а была такой от рождения. Он был бехренцем, и, судя по цвету лица, уроженцем южного Бехрена, находившегося далеко на юге, за двойной горной грядой, которая называлась Пояс-и-Пряжка.
— Мне нечем будет вам заплатить, — признался ему Джоджонах.
Темнокожий человек улыбнулся, обнажив белые зубы.
— Зачем же, святой отец, вам непременно платить золотом?
— Тогда я могу отработать свой проезд, — предложил магистр.
— Думаю, всем на моем корабле не повредит хорошая молитва, — ответил бехренец. — И в особенности после нашей краткой стоянки в Бристоле. Мы не собирались сниматься с якоря раньше вечера, но у меня на берегу лишь один матрос, да и того можно легко разыскать. Если вы торопитесь, и мы тоже поторопимся!
— Щедрое предложение, любезный господин…
— Альюмет, — представился бехренец. — Альюмет, капитан превосходного корабля «Сауди Хасинта».
Джоджонах вскинул голову, удивленный диковинным названием.
— В переводе на ваш язык — «Жемчужина пустыни», — пояснил Альюмет. — Так я немного подшутил над отцом, который хотел, чтобы я странствовал не по волнам, а по песчаным барханам.
— И мой отец хотел, чтобы я разносил пиво, а не возносил молитвы, — смеясь ответил Джоджонах.
Магистра немало удивило, что темнокожий бехренец являлся капитаном урсальского парусника. Но еще более его удивило, что этот капитан с таким почтением отнесся к монаху Абеликанского ордена. В южном царстве, откуда был родом Альюмет, церковь Джоджонаха не пользовалась влиянием. Миссионеров, посылаемых в те края, нередко убивали за попытки навязать свои представления о Боге тамошним горячим и нетерпимым священникам, по-бехренски — ятолам.
Капитан Альюмет помог Джоджонаху подняться по сходням, а затем отправил двоих матросов на берег за их товарищем.
— Где вы оставили свои вещи? — спросил он магистра.
— Это все, что у меня есть, — ответил Джоджонах.
— В какое же место на севере вам надобно?
— В Палмарис, — ответил Джоджонах. — На самом деле мне надо на другой берег, но туда я переправлюсь на пароме. Мне необходимо вернуться в Санта-Мир-Абель по очень важному делу.
— Мы будем проходить через залив Всех Святых, — сказал капитан Альюмет. — Но это займет у вас никак не меньше недели.
— Тогда мне достаточно добраться до Палмариса, — сказал магистр.
— А мы как раз туда и направляемся, — ответил капитан Альюмет и, не переставая улыбаться, указал на дверь каюты, расположенной на полуюте, под кормовой палубой.
— У меня две каюты, — пояснил он. — И я с удовольствием на пару дней пути отдам вам одну из них.
— Ты абеликанец?
Улыбка Альюмета стала еще шире.
— Уже три года, — ответил он. — Я обрел вашего Бога в монастыре Святого Гвендолина Морского, и это самый удачный улов, какой выпал на долю Альюмета.
— И еще одно огорчение для твоего отца, — заключил Джоджонах.
Альюмет приложил к губам палец.
— Ему незачем об этом знать, святой отец, — лукаво сказал он. — Но на просторах Мирианского океана, когда бушуют ураганы и накатывают волны, что в два раза выше человеческого роста, я молюсь своему Богу, — подмигнув, добавил он. — И потом, знаете, Бог моей земли и вашей — они не слишком-то различаются. Перемените одеяние — и священник станет ятолом.
— Стало быть, ты обратился в нашу веру по соображениям удобства, — с некоторой укоризной произнес Джоджонах.
Альюмет пожал плечами.
— Я молюсь своему Богу.
Джоджонах кивнул и ответил широкой улыбкой, затем стал пробираться в капитанскую каюту.
— Мой юнга вам все покажет, — крикнул ему вслед капитан.
Когда магистр открыл дверь каюты, юнга сидел на полу и играл сам с собой в кости. Увидев незнакомца, мальчишка, которому было не более десяти лет, засуетился и с виноватом видом собрал кости. Еще бы, его застали отлынивающим от своих обязанностей.