Латники не успели шелохнуться, как Томас заорал зло:
— Без драки?.. Я останусь опозоренным? Крестоносец?
Не давая латникам опомниться, он погнал тяжелого коня на противника. Его огромный меч хищно заблистал над головой, яркое солнце играло на железных доспехах, разбрасывало слепящие искры. Он с грохотом сшибся с правым, тут же крутнулся в седле к левому, которого оставил Олегу, тот едва успел закрыться щитом, но от страшного удара щит разлетелся вдрызг, а рука наемника, судя по исказившемуся лицу, онемела. Томас подставил свой огромный, как дверь, стальной щит под удар сабли правого, живо развернулся к левому и заорал в ярости: из левого уха латника уже торчало кокетливое белое перо лебедя. Окровавленное острие высунулось из правого уха на три ладони.
— Ты одолжил! — напомнил Олег быстро.
— А потом передумал! — рявкнул Томас. Он увидел новую стрелу в руках Олега, завизжал сорванным голосом. — Не смей!.. Не смей, говорю!
Он сшибся с оставшимся латником, оба были тяжелые, кони под ними — богатырские, могучие. Томас и латник сражались в одинаковой манере: останавливались перевести дыхание, люто пожирали друг друга глазами, шатались от собственных богатырских ударов, на версту вокруг шел грохот, треск, словно под ударами грома раскалывались огромные скалы. У латника была острая сабля, он орудовал намного быстрее, чем Томас рыцарским мечом, но Томас не зря таскал два пуда железа: сабля лишь высекала искры, щербилась, а Томас с проклятиями рубил страшным мечом, чаще всего поражая пустое место.
Приблизилась и остановилась в сторонке Чачар, держа в поводу храпящего арабского скакуна, второй конь отбежал неподалеку, нервно прядал ушами, слыша страшные удары железа по железу, но не убегал. Олег спрыгнул на землю, вытащил и вытер свои швыряльные ножи.
Чачар побелела, ерзала в седле, умоляла взглядом помочь отважному Томасу, который отчаянно сражается с гадким и лохматым преступником.
— Нельзя, — ответил Олег в ответ на мольбу в ее глазах. — Здесь великая разница в... мировоззрении. Для крестоносца важнее сам поединок, чем результат! Потому обставляет ритуалами, танцами, поклонами, бросанием перчатки, позами. А для сарацина... или осарациненного важна лишь победа. Любой ценой! Он готов в грязи вываляться, сподличать, в спину или ниже пояса ударить... Если цивилизация победит, то это станет обычным делом. Никто не удивится и не станет вмешиваться, если на их глазах будут бить лежачего. Томас сам не подозревает, что сражается за культуру — ведь лучше погибнет, чем допустит нечестный прием! Потому мне нельзя, оскорбится навеки.
Чачар напряженно следила за ужасной схваткой, вздрагивала и съеживалась при страшных ударах, грохоте:
— А ты?.. Сарацин или европеец?
— Русич, — ответил Олег. — А это значит, что во мне живет европеец, сарацин, викинг, скиф, киммер, арий, невр и много других народов, о которых даже волхвы не помнят. Широк русич, широк!..
Раздался страшный грохот раздираемого железа. Латник качался в седле, в одной руке зажал обломок сабли, в другой судорожно сжимал ремень от щита. Томас ударил крест-накрест, рассеченное тело осело, заливая седло кровью: голова и рука с частью плеча упали на одну сторону, куски туловища — по другую. Конь всхрапнул, нервно переступил с ноги на ногу, но остался на месте.
Томас обернулся к Олегу и Чачар, поднял забрало блестящей от крови рукой, в которой еще был красный меч. Глаза его подозрительно обшаривали лица друзей, выискивая насмешку или иронию. Чачар вскрикнула негодующе:
— Зачем так рисковал? Он мог тебя убить!
— Война! — ответил Томас гордо.
— Но паломник избавился от троих без всякого риска!
Томас с неприязнью окинул Олега взглядом с головы до ног:
— В нем нет рыцарского задора. Нет упоения схваткой!
— Чего нет, того нет, — согласился Олег.
Вместе с Чачар они собрали оружие, очистили, погрузили на коней, которых стало на четыре больше. Томас спешился, собрался рыть могилы. Олег удержал:
— А ты знаешь, кого закопать, кого сжечь, кого оставить так? В этом сумасшедшем краю перемешались все веры и религии.
Томас в затруднении чесал мокрый лоб. Чачар подвела коня, предложила ласково:
— Садись. Их найдут раньше, чем растащат стервятники.
— Кто найдет?
— Родственники, — ответил за Чачар калика с тяжелым сарказмом в голосе.
Честный Томас хотел было спросить удивленно, какие у наемников могут быть родственники в этих краях, но увидел лица калики и Чачар, молча обругал себя и вернулся к коню.
Калика хмурился все чаще, рассматривая следы конских копыт. Пальцы его время от времени трогали деревянные бусы на длинном шнурке. Степь перешла в холмистую равнину, а открытое пространство с низкой травой сменилось густыми тенистыми рощами, зарослями колючего кустарника, глубокими оврагами. Дважды пересекали вброд широкие ручьи, распугивали живность: стадо кабанов, зайцев, видели оленя.
Олег часто поворачивал, делал петли, слезал и щупал землю. Томас не выдержал, спросил раздраженно:
— Случилось что? Горвель уходит! Сейчас бы в самый раз догнать, пока думает, что нас остановил его заслон.
Олег отряхнул ладони, озабоченно покачал головой:
— Мы не единственные охотники!
— Как это?
— Кто-то тайком идет еще.
— За Горвелем? Тогда они знают, что он спер фамильные драгоценности!
— За Горвелем или... за нами.
Томас ахнул, его глаза расширились:
— Но кто?
— Будь мы на Руси, я бы сказал. А здесь слишком многолюдно. Искателей приключений набежало со всех стран света.
Молча проехали еще с версту. Олег насторожился, как заметил Томас, в его руках появился лук, а колчан со стрелами он перевесил с седельного крюка себе за спину, чтобы оперенные концы высовывались над плечом. Томас, глядя на сумрачного калику, обнажил огромный меч, положил поперек седла и так поехал, готовый к любым неожиданностям. Чачар пугливо держалась за их спинами, женским чутьем ощущала нависшую опасность, ее маленькая ладошка храбро лежала на рукояти большого кинжала.
Олег остановил коня, сказал мертвым голосом:
— Они ждали в засаде. Нас.
Томас повертел головой, не поняв о чем идет речь. Чачар вдруг пустила коня вперед, но вскоре завизжала, резко свернула в сторону. Томас ухватил меч в правую руку, левой дернул поводья и с боевым воплем помчался, топча кусты и траву.
В двух десятках шагов впереди увидел большое черное пятно недавнего костра. Трава вокруг пожелтела, ее вытоптали безжалостно. По ту сторону костра в несвежих лужах крови лежали три изуродованных тела. Руки и ноги были туго прикручены к вбитым в землю кольям. Вместо глаз зияли окровавленные ямы, в них сердито жужжали мухи, дрались, совокуплялись, спешно откладывали яйца. Лишь у одного глаза уцелели, но казались неестественно крупными: Томас отшатнулся в ужасе — веки умело срезаны, тонкие струйки крови уже засохли на нетронутых щеках.