Раздраженный Томас, чтобы не слушать такие разговоры, прошелся по стану, взглядом военного умельца оглядел как поставили телеги, как сложили оружие. Прямо посреди стана из песка торчали остатки древних строений, почти засыпанные. Томас пощупал, с удивлением сообщил калике:
— Видать, тут было их святилище. Или даже столица. А что? Могли же эти оборванцы быть древним и мудрым народом? Как халдеи, а потом одичать! Но что за сила разрушила такие стены? Из гранитных глыб, не обожженная глина.
— Какая разница, — буркнул Олег.
— Большая, — возразил Томас. — Из-за такой же промашки когда-то такое началось... Сарацины говорят, что Иблис был ангелом, но отказался поклониться Адаму: «Ты создал меня из огня, а его из глины!» Ну, Господь турнул его вверх тормашками с небес. А что вышло? Иблис с тех пор ненавидит человека и постоянно вредит. Да ты сам помнишь что проклятый вытворял с нами!
Олег удивился:
— Ты ж христианин! Как тебе может вредить Иблис, он же шайтан?
— Как-как, — оскорбился Томас, ему почудилось, что сер калика заподозрил в трусости, — Как и сам Сатана со своими слугами! Он же Иблис, Дьявол, Везельвул, Шайтан, Локи, Люцифер... что я, прелат, чтобы все имена помнить?
Он отмахнулся, ушел к кочевникам. Олег с интересом посматривал как рыцарь принял пиалу из рук вождя, что-то ответил, коснулся сердца, затем лба, а лишь потом отпил из чаши. Когда они снова оказались вдвоем, Олег поинтересовался ехидно:
— А тебе не перепадет?
— От кого? — удивился Томас.
— От своего бога.
— За что?
— Ты ж поклонялся, можно сказать, чужому богу.
Томас посмотрел покровительственно. Даже голос стал поблажливым:
— Сер калика... ты учен, но знаешь не все. Видать, все же мало тебя по свету носило. Одного бога... вернее, один лик бога знают лишь те, кто не слезает с печи, как ты говоришь. А я побывал, побывал... И понимаю, что бог, приходя в новую страну, для понятности говорит на местном языке и одевает местные одежды, а то даже имя берет местное! Обычаи же везде разные. Ну и пусть. Лишь бы учили добру, рыцарской доблести, справедливости. Так что я-то понимаю, что у нас зовется Христом, у сарацин — Аллахом, у кого-то вовсе Буддой... Но бог-то един. Да и не поклоняюсь вовсе! Просто салютую Верховному Сюзерену.
Когда небо начало темнеть, костры развели даже за оборонительным кольцом телег. Верблюдов и коней увели за ручей, там пасли и охраняли, а в самом центре походного лагеря шел бедный, но веселый пир.
Томас и Олег, сославшись на усталость, ушли в отведенный для них шатер. Томас с облегчением снял доспехи, хотел было поставить двуручный меч в угол, но угла не нашел, положил в изголовье, следуя примеру калики. Олег разделся, с наслаждением лег:
— Завтра на корабль! — Люблю море. Вроде бы мой народ больше знает степь, еще раньше знал леса... Или море плещется в крови славян?
— В моей голове плещется только вино, — простонал Томас.
— Как они взбираются на верблюдов?
— На верблюде можно за горбы хвататься.
— Но падать дальше!
Он рухнул на постель, повозился, уже начал было похрапывать, как вдруг полог бесшумно отодвинулся, в шатер вступил Самота. Лицо вождя было смущенное, он теребил разорванную на груди рубаху:
— Простите, дорогие гости... Потревожил, но у нас новость. Только что прибыли гонцы от великого султана.
Томас насторожился, пощупал в изголовье мешок с чашей. Олег молчал, испытующе рассматривал вождя.
— Говорят, что из их тюрьмы удалось сбежать двум опаснейшим преступникам.
— Ну-ну, — поторопил Томас.
— Описали внешность, приметы... Словом, вас обоих.
Томас напрягся, подвинул ближе меч. Олег спросил:
— А что ответил ты?
— Что мог ответить? Кто-то из моего народа тут же сказал, что оба человека, чьи приметы совпадают, у нас в лагере. Наши гости. Тогда гонцы султана потребовали вашей выдачи!
— Ну-ну, — поторопил Томас.
Самота запустил пятерню за пазуху, почесался, что-то выловил, раздавил крепкими ногтями. Ответил буднично:
— Не думаю, что от султана.
— Почему? — спросил Томас быстро.
— Султан не станет требовать от того, кто не является подданным. Или данником. Урюпинцы никому не подчиняются! Мы — вольное племя.
Он захохотал, гордо выпятил худую грудь. Томас не убирал руку с меча, посматривал по сторонам, прислушивался, косил глазом на Олега. Вождь сказал с явным удовольствием:
— Я тут же вывел их на чистую воду. Пришлось признаться, что приехали издалека, вовсе не от султана. Объяснили, что вас присудили в Персии к четвертованию, в Индии — к сожжению, в Мезии должны заковать живыми, в Иудее — побить камнями, в Константинополе — распять на кресте... Что-то где-то еще, но все не запомнил. Виноваты в растлении малолетних, святотатстве, кровосмешении, разрушении храма Силула...
Томас покачал головой:
— У меня бы жизни на все не хватило! Возможно, это калика? Он старше, да и побывал везде.
Олег подумал, почесал в нерешительности в затылке:
— Когда это я рушил храм Силула? Я тогда был вовсе на другом конце Ланки!
Вождь кивнул с облегчением:
— Я так и понял, что преувеличили. К тому же не наше дело мешать людям жить так, как хотят. Мы не вмешиваемся в чужие обычаи. Нам боги ясно велели: не мешай другим!
— Они уехали? — спросил Томас сдавленным голосом. Он не выпускал меч.
— Сказали, что за ваши головы объявлено вознаграждение. В рупиях, динарах, гульденах, золотых кольцах, перьях страуса, слоновой кости, даже каких-то кунах... В общем, по мешку золота за каждого.
В спертом жарком воздухе шатра повеяло холодом. Человека с легкостью убивают за одну монетку, даже не золотую, а здесь некто могущественный с легкостью швыряет два мешка золота, желая чтобы заказ был выполнен со всей тщательностью и услужливостью.
— Семеро? — спросил Томас перехваченным горлом. Олег кивнул. Томас спросил тяжелым голосом. — Что вы решили?
Вождь отвел глаза, в лице было смущение:
— В таких важных вопросах... которые касаются всего племени, я должен советоваться со старейшинами. Даже со всем народом.
Он попятился, выдвинулся за пределы шатра. Томас прямо с постели прыгнул к крохотному окошку, где вместо материи желтела стенка бычьего пузыря. В дальнем месте лагеря собрались в кучу взрослые урюпинцы, оживленно спорили. Небо потемнело, высыпали звезды, но урюпинцев освещало багровое пламя, лица выглядели особенно угрюмыми и жестокими. Многие исчезали, затем появлялись уже с оружием. По странному обычаю, или по бедности, они носили мечи и кинжалы без ножен, и стальные лезвия в красном свете костров выглядели особенно зловещими.