Теперь они стояли в узкой нише под нависающим козырьком. Отсюда до гребня оставалось всего метра четыре, и справа обнаружился более пологий склон. Самое страшное осталось позади.

Никто из них не проронил больше ни слова, и только по тяжелому дыханию мужчин можно было предположить, чего стоил им этот подъем.

Всмотревшись в кромку открывшегося теперь перед ними гребня, Глеб заметил желтоватые отблески света на его поверхности, но не успел спросить, что это могло означать.

Гудя от встречного потока воздуха, мимо них пролетел горящий факел.

— Над нами патруль, и они нас заметили. Подожди меня здесь. — Прежде чем Глеб успел возразить, темный силуэт Юрия растворился на фоне скалы. Ни шороха осыпающихся камней, ни звука шагов, ничего он больше не слышал. Лишь минуты через две сверху донеслось два негромких хлопка бесшумного пистолета. Вскоре рядом с его лицом зашуршала веревка.

— Можно подниматься! — уже в полный голос произнес Крушинский, и еще через пару минут они стояли на гребне. Чуть в стороне от тропы виднелись два бесформенных темных предмета.

— А ты неплохо подготовился к этому походу, — с невольным осуждением произнес Глеб.

— Не надо их жалеть, хорошие люди у Манфрейма не служат. Большинство, составляющее его армию, — оживленные мертвой водой покойники, а если ты об этом, — он хлопнул себя по карману, где отчетливо обрисовался некий тяжелый металлический предмет, — так ведь пушки тоже не арбалеты.

В этом он был, безусловно, прав. Теперь времени у них оставалось совсем немного, и, если пропавший патруль хватятся до того, как им удастся достигнуть батареи, никакой пистолет уже не поможет.

Пока они поднимали снизу рюкзаки, а затем почти волоком тащили по склону гигантскую тушу князя, Глеб рискнул спросить Крушинского о самом главном, прекрасно понимая, что позже этот разговор опять не получится.

— Зачем ты здесь?

— Интересуешься? — Юрий испытующе глянул ему в глаза. — Ладно, ты вроде парень надежный, хоть и очень настырный. Рано или поздно все равно придется тебе сказать… Мы здесь для того, чтобы вернуться.

— Вернуться куда?

— В Россию, разумеется. Здесь наши истоки, здесь зарождается все то, с чем там живут сегодня. Плохое и хорошее — все начинается здесь. Мы хотим разобраться в первопричинах наших бед, набраться силы, исправить здесь то, что удастся исправить, и потом вернуться. Если тебя устраивает такая программа, можешь присоединяться.

— Но на базе нам говорили, что этот мир полностью оторван от нашего и никак не влияет на его состояние.

— А ты веришь всему, что тебе говорили на базе?

Глеб надолго задумался. Если Крушинский прав, многое могло измениться в его планах. Главное открытие, которое он сделал из его слов, состояло в том, что здесь уже были люди, которые думали так же, как и он, так же, как и он, они искали способы помочь отсюда своей далекой родине.

— И много вас?

— Пока не очень, но не количество определяет силу, разве ты этого не понял у волхвов?

Луна стремительно катилась вниз, и где-то вдалеке, за горами, уже чуть порозовел горизонт. Времени до рассвета оставалось совсем немного.

— Вы про меня не забыли, отроки? — донесся снизу глухой жалобный голос Васлава, уже с минуту неподвижно висевшего над пропастью.

— Павел Сергеевич, я надеюсь, это шутка?

— Разве я похож на шутника? — спросил Сухой, усмехнувшись, и неожиданно сделал в воздухе резкое движение правой рукой, словно ловил улетающую птицу.

Когда он опустил ее вниз, рука удлинилась. Ее ладонь сжимала теперь рукоять клинка.

— Так вы все еще сомневаетесь в существовании иных измерений? — спросил Сухой, медленно приближаясь к Головасину. Тяжелая полоса стали в его руках отсвечивала в лучах утреннего солнца сероватым блеском.

— Помогите… — почему-то шепотом произнес Головасин.

12

До батареи все еще оставалось несколько сот метров, когда впереди, перекрывая им путь, появился высланный на розыски пропавшего патруля отряд.

По гребню шла единственная узкая тропа. Справа и слева крутые склоны заканчивались пропастями. В самой узкой части тропы, идущей по гребню, не смогли бы разминуться и два человека.

— Может быть, лучше вернуться? — спросил Крушинский.

— Бесполезно, они нас заметили и будут над нами задолго до того, как мы спустимся. Придется принимать бой, хотя восемь человек и многовато для троих.

— Чего-чего? — не понял Васлав. — Всего-то восемь?

— Людей в армии Манфрейма почти нет.

— Биороботы, такие же, как наши?

Крушинский отрицательно покачал головой.

— Все обстоит гораздо хуже. Это не биороботы. Это трупы. Тех, кто попал к Манфрейму, ожидает кое-что похуже смерти. Если человека напоить мертвой водой, он превращается в зомби.

— Мертвая вода? Я читал о ней в детских сказках.

— Тебя, между прочим, самого обработали этой сказочной водой.

— Что-то я не чувствую себя зомби.

— Это от того, что у волхвов есть еще и живая, Манфрейм же поит своих воинов только мертвой водой, и убить такого солдата можно, лишь разрушив его мозг. Боли они не чувствуют.

— Неужто ты до сих пор этого не знал? — удивился Васлав, доставая из-за спины свою огромную, утыканную шипами дубину. — Против моего оружия никакая нежить устоять не может, так что вы об этих не беспокойтесь, отроки, я с ними сам разберусь.

В то же мгновение первая стрела с заунывным свистом пронеслась рядом с ними.

Арбалетная стрела достигает цели быстрее, чем та, которую выпускают из лука. Ее не видно в воздухе и от нее нельзя увернуться, даже если она летит издалека.

Почти сразу по ним начали бить залпами. Часть стрел застряла в рюкзаках, которые они использовали теперь вместо щитов, другие, ударяясь о скалы, выбивали ветвистые снопы искр.

Все трое, не сговариваясь, бросились к ближайшим камням, ища спасения от этого стального ливня. Глеб подивился скорости, с какой огромное тело князя оказалось в укрытии. Но ни малейшего следа страха не заметил он на его лице, казалось, наоборот, Васлав испытывал наслаждение от этой стычки. Его голубые глаза сияли от удовольствия, а с губ не сходила улыбка.

Глеб лихорадочно ощупывал свой пояс, где висел только короткий нож, и проклинал себя за беспечность, за то, что слишком понадеялся на Юрия.

Ему так не хотелось тащить лишнюю тяжесть на этот проклятый подъем! И вот теперь у него нет ничего, кроме ножа, против закованных в броню и не знающих боли чудовищ.