С видом настоящих городских сумасшедших Тютюнин и Окуркин появились во дворе.
– Они совсем маленькие, Серег. Я даже сначала принял их за живность какую…
– За крыс? – машинально спросил Тютюнин.
– Ага. А ты как догадался?
– Не важно.
– Ну вот. Оказалось, что жидкость эта их очень интересует, и они сказали – мы на тебя работать будем за полстакана в день. А я говорю, какие с вас работники, вы же маленькие совсем…
– Стой, – сказал Тютюнин, останавливаясь. – Слышишь, как будто кто-то землю копает?
– Ну да, – согласился Окуркин. – Это, наверно, яму для столба телеграфного расширяют, электричество к стройке ведут.
– А почему ночью?
– Почему ночью? – Леха наморщил лоб. – А наверно, чтобы не жарко было.
И они двинулись дальше. Окуркин еще несколько раз пытался сбивчиво рассказать про переговоры с тыкликами, но Сергей так ничего и не понял.
Наконец они пришли к гаражу, и Леха начал открывать замок.
– Только ты не шуми, Серег, а то они уже спят… – шепотом предупредил он.
– Ну хорошо, – так же шепотом ответил Тютюнин.
Окуркин максимально осторожно приоткрыл дверь, а затем включил тусклую лампочку, которая была заботливо прикрыта красной тряпкой.
– Это чтобы не так ярко… – пояснил Леха. Затем нашел брошенные накануне тапочки и надел их.
– Вон там я им домик устроил, – сказал он, указав на стоявшую возле верстака обувную коробку. От обычной коробки она отличалась тем, что в ней были прорезаны крохотные двери и окна.
– Хочешь посмотреть на них? – спросил Леха.
– Ну, ты ж меня за этим привел.
– Хорошо, только старайся говорить тише…
Сказав это, Окуркин нагнулся и аккуратно снял с коробки крышку. На его лице появилась умильная улыбка.
Тютюнин тоже приблизился и, заглянув в коробку, едва не ахнул. На трех картонных кроватках, застеленных чистыми тряпочками, спали самые настоящие тыклики. Все они были в ночных колпачках, и возле каждой кровати стояли тапочки.
На одной из стен коробки висело маленькое ружье.
– Это зачем? – шепотом спросил Тютюнин.
– В либерастов стрелять.
– А кто они такие?
– Не знаю, – пожал плечами Окуркин. – Но у тыкликов с ними серьезные разногласия. Говорят, за последнюю неделю три разборки было…
– Три – это много, – покачал головой Тютюнин.
– Я тоже так думаю.
Продолжая умильно улыбаться, Окуркин осторожно вернул крышку на место.
– А работу для них ты уже придумал?
– Ага. Они мне двигатель усиливать будут.
– Как это?
– Я еще не знаю. Дал им на пробу пробоину починить – вот, справились.
Леха показал рукой на корму «запорожца», где еще недавно красовалась большая рваная дырка. Теперь там была ровная металлическая поверхность, гладкая и блестящая, словно зеркало.
– Ух ты! – поразился Сергей. – Толковые ребята!
– А то, – самодовольно ухмыльнулся Леха.
– А бадяги-то у тебя надолго хватит?
– Дней на десять. Если все будет пучком, а я чувствую, так и будет, придется смотаться в деревню.
– В бабкин дом?
– Ну да.
– Страшновато, – покачал головой Серега. От прошлых воспоминаний его даже передернуло. – Так ты на работу, что ли, завтра не пойдешь?
– Пойду. Тыклики сказали, что пока переберут железки, посмотрят, как лучше подобраться. Ты, говорят, хозяин, к вечеру наведайся.
– Чудно как-то, – сказал Сергей. – Ну, пойдем домой.
– Пойдем.
Они закрыли гараж и, чуть-чуть отойдя, заметили вдруг вынырнувший из темноты сгорбленный силуэт с лопатой, который устало брел в сторону двора.
– Кто это? – прошептал Окуркин.
– Не знаю. Давай не пойдем дальше. Подождем.
Ночью бабушку Живолупову пришли грабить, а возможно и убивать.
Около двух часов кто-то робко поскребся в дверь и на ломаном русском языке позвал:
– Откротти, телефона нада.
Живолупова спала чутким сном штатного разведчика, а потому сразу проснулась.
Она подошла к двери и серией кодовых стуков выяснила, что пришли ее партнеры-вьетнамцы.
– Чего так поздно? – спросила Гадючиха через дверь.
– Очень нада! Десити раз дорожи! – пообещали вьетнамцы, и Живолупова, не в силах одолеть свою, жадность, отперла дверь.
Каково же было ее удивление, когда визитеров оказалось не трое, как виделось через глазок, а целая дюжина.
– Эй, зайцы рисовые, а чего вас так много? – сердито спросила Живолупова и тут же узнала, почем вьетнамское кун-фу.
Нечестные партнеры навалились всей гурьбой и стали избивать бабушку ногами, принуждая ее отдать американский телефон.
Пока Живолупова билась с пятью-шестью азиатами, другие метеорами носились по ее двухкомнатной квартире и переворачивали все подряд, тарахтя как заведенные:
– Телефона-где-телефона-где-телефона-где?!
Не найдя телефона, вьетнамцы разозлились и повытаскивали ножики. Живолупова схватилась за ножку от поломанного стула и вступила в последнюю схватку. Она скоро поняла, что этим их не вразумить, и, выхватив из-под подушки пистолет с ядовитыми иголками, стала стрелять на поражение.
Через несколько секунд в квартире пенсионерки Живолуповой стало тихо.
Горе-партнеры лежали не шевелясь, а Живолупова вполголоса ругалась, оглядывая следы разрушений. И еще ей предстояло вынести двенадцать тел и где-то их прикопать.
– Во как неделька начинается, – проскрипела Гадючиха и, набросив кофту, сходила на балкон за лопатой. Потом выбрала кого полегче и с кряхтеньем забросила на плечо.
Заходить в лифт с такой ношей было неловко, пришлось затаскивать тело волоком. А возле подъезда Живолупову ждал неприятный сюрприз – страдавший бессонницей дедок примерно ее возраста.
– Здорово, баба, – сказал он, затягиваясь беломориной.
– Здорово, – процедила Живолупова.
– Пьяный, что ли?
– Пьяный, – ответила она и потащила тело за дом.
Там, на небольшом пустыре за детской площадкой она бросила его в траву, рядом с недокопанной ямой для столба.
«Немного подровняю, и всем места хватит. Они маленькие», – подумала Живолупова, оглядывая яму.