Тот в ужасе отпрянул, а его друг Тютюнин принялся отбиваться от настойчивого китайца. Однако это было не так просто. Людоед оказался таким сильным, что старания Тютюнина больше походили на трепыхание мотылька в лапах льва. Поняв, что гибель близка, Серега заорал, как раненый Тарзан, и этим вывел китайца из себя.

– Ну пачиму твоя шуметь, а?! – строго спросил тот. – Ничего не больна – твоя понимаешь? Ничего не больна. Твоя засыпать, а мы кушать.

– Вы не имеете права меня есть! Я член профсоюза! Я не хочу умирать, у меня жена Люба дома осталась!

– Пачиму твоя шуметь, а? – снова принялся за свое китаец. – Твоя же мамбаца пил? Зачем пил мамбаца, если не хочешь твоя кушать мы?

– Так.., эта хреновина мамбацей называлась? – перестав шмыгать носом, спросил Серега.

– Мамбаца, – кивнул голодный китаец. – Если попил, стал мой панарепа. Хороший панарепа. Вкусный панарепа… Я на твоя настраивался, много сила потерять, детки тожа кушать нада, а твоя почему не хотеть?

– Прости меня, Серега, это я виноват! – прорыдал Окуркин из угла беседки, куда его загнали зубастые китайчата. – Старушка меня подставила-а! Предложи ему выкуп, Серега! Слушай, хунвейбин, забирай мой «запорожец», у него днище луженое! Только нас отпусти!

– А «запорожца» хароший панарепа? – тут же заинтересовался китаец.

– Хороший, хороший, – закивал Тютюнин. – Железный, крепкий, ты на нем до пенсии кататься будешь…

– Нет, моя мяса нада. Мяса панарепа.

– Тогда колбаски! – дрожащим голосом произнес Серега. – Вкусной колбаски, панарепистой. Костей в ней нет, только чистое мясо. Твоя любить мясо, хунвейбина?

– Где твоя колбаски?

– Моя колбаски дома. Отпусти меня домой, и мы с Лехой тебе дадим колбаски.

– Сыкока колбаски? – спросил китаец и по-собачьи склонил голову набок.

– Столько, сколько мы сами весим – кило в кило.

– Харашо. Будем твоя вешать.

В ту же секунду китайчата сбились в кучу и, задымившись белым туманом, превратились в старые складские весы, какие Сереге доводилось видеть на овощной базе.

– Твоя вставать, – сказал китаец. Тютюнин повиновался. Хунвейбин защелкал грузиками, толкая их туда-сюда, а затем объявил:

– Сто пятьдесят кило.

– Врешь, – не удержался Серега. – Всегда семьдесят пять было.

– Моя ошиблась, – ответил китаец и смущенно заулыбался. – Семьдесят семь… Теперь давай Леха мерить.

Едва передвигая ноги, Окуркин взобрался на весы и попытался улыбнуться, от чего его щека задергалась.

– Семьдесят кило – ровна, – сообщил китаец. Едва Окуркин сошел с весов, как те снова превратились в дюжину детишек неопределенного пола.

– Твоя пиши адрес, – велел китаец и материализовал, снова прямо из воздуха, кожаную папку с листом бумаги и авторучку. – Твоя пиши подробна.

– Не беспокойтесь, я вас не обману, – заверил Серега и, собравшись с мыслями, вывел первые строчки: «Планета Земля, Российская Федерация…»

Потом написал город, улицу, дом и квартиру. А под конец добавил: «К Сергею Тютюнину насчет колбаски».

Поставив точку, он вздохнул и отдал документ китайцу.

– Харашо. Скора приеду, – сказал тот и, сложив лист вчетверо, спрятал его куда-то под халат. – Однака идите.

– А куда теперь идти? – уточнил Тютюнин. – Где тут аэропорт или вокзал какой?

– Твоя вокзал не нада. Твоя прямо идти и сразу домой.

Поняв, что от китайца большего не добиться, Сергей и Леха быстро ретировались из беседки и оказались в большом запущенном саду, погруженном в уже знакомый им молочный туман.

– Тихо как, Серег. Ты чего-нибудь слышишь?

– Нет. Похоже, обманул нас хунвейбин.

– А то, что вокруг нас, оно есть или как? В этот момент Тютюнина ужалил какой-то гнус, и он громко вскрикнул.

– Думаю, что есть, Леха. Смотри, как натурально здесь гады кусаются. – Тютюнин потер укушенное место.

– А чего же они мне в прошлом году все это за белую горячку выдавали, а? Я ведь им верил, Серег, докторам этим.

– Ладно. Пошли прямо. Может, хоть на кого наткнемся – дорогу спросим.

– А куда дорогу?

– Домой. Если нормально вернемся, я, Леха, пить навсегда брошу.

– Ага, Серег. И я тоже.

И друзья шагнули в наплывающие волны тумана, которые поглотили их целиком, словно никого здесь и не было.

12

Снова оказавшись в погребе, Окуркин и Тютюнин, не сговариваясь, рванули к выходу и, едва не столкнув друг друга с лестницы, выбрались наверх.

При этом каким-то необъяснимым образом Леха все же успел прихватить с собой трехлитровую бутыль – сказалась приобретенная и укрепившаяся в нем привычка.

Оба героя выскочили на крыльцо избушки и скорым шагом направились к «запорожцу».

– Эй, вы куда? – удивилась такому их поведению кашеварившая у костра Лехина супруга.

– А? – Окуркин остановился и только сейчас стал понимать, где он находится.

– Чего это у тебя в руках, Алексей? – сразу поинтересовалась жена. – Самогонка, что ли?

– Какая самогонка? – Знакомые подозрения стали приводить Леху в чувство. – С чего ты взяла, Лен? Это ж бензин, семьдесят второй.

– Ага, бензин, – поддержал друга Тютюнин, который на воздухе тоже малость проветрился. – Мы его в багажник поставим и сразу обедать.

– Какой там обедать? Вы еще траву не поваляли.

– А разве не поваляли? – спросил Серега у обнимавшего бутыль Окуркина.

– Вроде нет, – ответил тот.

– Тогда нехорошо получается. Клади бензин, и пойдем валять.

– Ага, – тупо кивнул Леха.

Пока эти двое, словно деревянные куклы, устанавливали бутыль в багажник машины, Елена внимательно за ними следила.

– А ну подойдите ко мне, – приказала она. Серега с Лехой повиновались. Спорить с женщиной, похожей на боксера, было небезопасно, – Теперь дыхните! Окуркин – первый.

И без того не особенно хорошо выглядевший Леха побелел как мел, однако сделал шаг навстречу своей любимой и коротко дохнул.

Серега на всякий случай зажмурился. Он не любил смотреть, когда кого-то избивают.

Впрочем, расправы не произошло.

– Теперь ты, Мишка Квакин.

Тютюнин честно дохнул и посмотрел на Елену. На ее лице отражалась напряженная работа мысли, притом всего одной. Так и не сумев определить, в чем состоит противозаконность поведения мужчин, Елена их отпустила, и Сергей с Лехой принялись за работу.