Олег поморщился.
— А меня как раз всегда раздражают пустые мудрствования и слишком пространные толкования одного и того же слова. Особенно утверждения суфиев, что каждое слово несет в себе не меньше семи значений, потому, дескать, человеку очень трудно понять другого человека. Даже невозможно!.. Я по своей натуре — отыскиватель простых и ясных ответов, чтобы ясны были не только мне, но и простым людям. Ну там королям, императорам, рыцарям, коровам... Иначе как заставить людье сдвинуться с места, повести на гору, если даже непонятно, чем заманиваешь?
— Ну и... — спросил Томас настороженно.
— Однажды, — ответил Олег со вздохом, — я пришел к одному старому раввину, он писал комментарий к пятьдесят второму тому Торы, и сказал, что готов принять его веру, если сумеет растолковать все их заманчивые догматы, пока стою на одной ноге.
Томас спросил заинтересованно:
— И сколько суток ты простоял? Или недель?
Олег сдвинул плечами.
— Он подумал и сказал: «Поступай с другими так же, как хотел бы, чтобы они поступали с тобой. Это и есть вся наша вера, а все эти пятьдесят томов... и будут еще!., только толкования к этой формуле». Признаюсь, мне понравилось это изящное и глубокое построение, хотя и малоприменимое... Кстати, оно ж потом было положено Христом в его вероучение... но вот сейчас я присутствую на трансформации и этой замечательной формы в нечто такое, что мне начинает в самом деле нравиться. Нечто хоть и христианское, но применимое.
Томас нахмурился, больно довольный вид у волхва, спросил с растущим подозрением:
— Во что?
— В основу западного понятия христианства, — пояснил Олег.
Томас сказал на всякий случай:
— Это что за христианство такое западное? Мы не еретики!
— Упаси Боже, — сказал Олег. — Всеобъемлющая формула: «поступай с другими так, как хотел бы, чтобы они поступали с тобой» — в западном христианстве стала звучать так: «делай с другими то же, что собираются сделать с тобой, — бей первым». Можно даже точнее: «Делай с этими сволочами...»
Томас подумал, но ничего странного не нашел, непонятно, чем калика так веселится, сказал горячо:
— Вот именно, со всякими сволочами! Борись, сэр калика!.. Это в тебе бьется Сатана с теми остатками... зачатков доброго, что еще по недосмотру Божьему остались в гнусной душе язычника.
— Так кому же принадлежит Земля? — спросил Олег скептически.
— Никому, — сказал Томас горячо. — Вся Земля — это поле боя сил Бога и Сатаны. На земле живем мы, люди, а Бог и Сатана бьются не на жизнь, а на смерть за власть над нами!
Калика сказал с интересом:
— Полагаешь, мы чего-то да стоим?
— Конечно, — сказал Томас убежденно. — Мы вершина творения! Господь в нас свою душу вложил, хотя мог бы вдуть ее в слона или, скажем, льва. Он мог бы вдунуть ее даже в муравья, если бы восхотел! А он после того, как сотворил нас, больше ничего уже и не пытался. Он же сам сказал, что понял, ничего лучше уже, хоть лопнет, не сотворит! Удачный день не всегда выпадает, даже если у тебя в запасе вечность. Конечно, он на человеков надеется, раз так за нас бьется. В нашем войске поговаривали, что он готовит человека себе на смену.
Калика с полным безразличием пожал плечами.
— А мне показалось, да и Уриил говорил, что он уже ушел на покой. А вся тяжесть мира рухнула на нас. А плечи-то еще не окрепли. И даже самые отважные и благородные рыцари пока только отважны и благородны, да и только.
— Он не ушел на покой, — ответил Томас терпеливо, — но он ни во что не вмешивается. И не вмешается, хоть мы тресни!.. Понял? Все теперь зависит только от нас.
Олег вздохнул.
— Язычникам легче. Попроси любого из богов, тот либо сделает, либо нет. В зависимости от размера жертвы. А взять твоего христианского Бога, так мы... одни на свете?
— Бог с нами, — объяснил Томас терпеливо.
— С нами, — проворчал Олег, — если он не показывается, не помогает, то это все равно, что нет. Мы одни на свете, как... не знаю кто. Ладно, сам Бог самоустранился, но как же его мириады ангелов, архангелов и прочих-прочих? Никто не придет, не поможет?
Томас смотрел серьезно и торжественно.
— Нет, конечно.
— Ты знаешь? — спросил Олег.
— Да.
— Почему?
— Потому что это наш мир, — ответил Томас. — Когда Господь сотворил человека, он повелел даже ангелам поклониться ему как хозяину этого мира. Так что, Олег...
— Все понятно, — прервал Олег. — Нам и отдуваться. А жаль, жаль...
Томасу показалось, что калика что-то хитрит, спросил с подозрением:
— Чего тебе жаль, морда языческая?
— Как бы хотелось посмотреть, — объяснил Олег с великим сожалением, — когда с одной стороны сойдутся тьмы ангелов, с другой — демонов. Свет и Тьма, самая грандиозная битва!
— Свинья ты, — сказал Томас в сердцах.
— Что делать, всего лишь человек...
— А надо быть лучше, чем человек!
Олег вздохнул, поднялся.
— Надо, всем что-то надо... ты как, отдохнул? Нажрякался? Куда в тебя столько влазит... Поехали, поехали!
Томас в который раз вспомнил раннее детство, когда он с отцом зимой шел через перевал. Ночь застала в пути. Легли прямо на снег. Он тогда положил под голову ком снега. Отец увидел, пинком выбил из-под головы: «Не разнеживайся, сынок!» Теперь он снова ощутил себя тем же изнеженным ребенком, ибо на взгляд калики, оказывается, спать можно не только на камнях, не снимая доспехов, но и стоя, как конь, разве что прислонившись к дереву, а то и вовсе на ходу.
Ехали так до глубокой ночи, а там, перекусив наскоро, Томас заявил, что готов ехать и всю ночь, раз уж кони наотдыхались в замке на неделю вперед. Олег скупо усмехнулся, но спорить не стал, он вообще показывал пример, как можно обедать и ужинать, не покидая седла, так что сперва ехал впереди, но Томас вспомнил о своем благородном происхождении, что диктует правила поведения, выехал вперед и долго маячил, залитый лунным светом, как гигантская глыба льда.
Ночь чиста, огромная серебряная луна заливает землю таким ярким светом, что отчетливо виден каждый стебелек. Свет легкий, серебристый и чистый, воздух еще теплый, но уже чувствуется приближающаяся прохлада пока еще далекого утра.
— Не думал, — заметил Олег, — что ты любитель ночных путешествий.
Томас посмотрел на него угрюмо.
— Да это чтоб тебе приятнее. Вы ж, язычники, солнца не любите! Вам ночь подавай, летучих мышей, всякую гадость...