— Мне кажется, что ваше преступление оказалось совсем не таким сложным, каким вы его считали.
— Вы сумели раскрыть преступление? — обрадовался Михаил Михайлович. — Вам удалось найти убийцу?
— Вы меня не поняли. Оно не просто сложное. Судя по всему, это будет самая загадочная история в моей жизни. И знайте — я не успокоюсь, пока не найду убийцу.
Этот кабинет отличался от всех, которые Дронго до сих пор видел в институте. Здесь было чисто, просторно, комфортно и безжизненно неуютно. Он мог принадлежать любому безликому мужчине, но в действительности это был кабинет известного ученого, профессора Моисеевой.
Здесь все было подчинено работе. На подоконниках не было цветов, на стенах — ни единой картины. На столе, кроме обычного канцелярского набора отечественного производства, лежала лишь стопка бумаг и несколько обычных канцелярских конвертов. И больше ничего, что свидетельствовало бы о характере заместителя директора или ее пристрастиях.
Моисеева была высокого роста, ее строгий костюм состоял из темной юбки, такого же цвета пиджака и светлой блузки. Никаких украшений или косметики. Лишь слабый запах лаванды как бы являлся данью женскому естеству хозяйки кабинета. У профессора Моисеевой были довольно правильные черты лица, немного удлиненный нос, не портивший общей симметрии, припухшие веки и чуть одутловатые щеки.
Безжизненно строгие глаза выдавали в ней одинокую женщину, потерявшую шанс найти себе пару. Она приняла Дронго, стоя у дверей, в точном соответствии с этикетом, по-мужски крепко пожала руку и указала на два кресла, стоявших в углу кабинета. Сыркину она просто кивнула, для нее заместитель директора по режиму и хозяйству был почти что завхоз. Все, что не касалось работы, Моисееву абсолютно не интересовало.
— Сергей Алексеевич вчера говорил мне про вас, — сказала Моисеева, доставая сигареты. — Он считает вас лучшим экспертом-аналитиком. Я, правда, не знаю, как к вам обращаться. Дронго — слишком фамильярно. Может быть, по имени-отчеству.
— Называйте меня Дронго, я уже привык.
— Как хотите. Скажите, а чем я, собственно, могу вам помочь?
— Вы занимаете угловой кабинет, обращенный окнами и на проходную, и на здание, где было совершено убийство. В тот вечер вы работали в своем кабинете. Я понимаю, что мой вопрос несколько стандартен, вас об этом уже неоднократно спрашивали. Но, возможно, вы вспомните какие-то детали? Мне важно знать все.
— Нет, я ничего не забыла, — с ходу ответила Моисеева. — И никого не видела. У меня нет привычки смотреть в окно во время работы, — строго добавила она.
Дронго едва заметно улыбнулся. Трудно было представить себе эту даму, праздно глядящей в окошко.
— Технический отдел работает под вашим руководством. Как вы считаете, что могло спровоцировать убийцу на подобное преступление?
— Я не считаю, а знаю, — убежденно сказала Моисеева, стряхивая пепел в пепельницу, стоявшую перед ней на столике. — Спровоцировать могла только сам Хохлова. Я неоднократно делала замечание нашим девушкам, но разве они меня послушались бы? А Сергей Алексеевич проявлял тут излишнюю либеральность. И об этом я ему говорила.
— В каком смысле?
— Молодая девушка не должна вести себя подобным образом, — объяснила профессор. — Конечно, это большая трагедия, и мы все были ошеломлены, но когда-нибудь нечто подобное могло случиться. Все эти мини-юбки, обтягивающие телеса брюки, прозрачные блузки, которые не только не скрывали, но и… Извините меня, я привыкла говорить то, что думаю.
— Да, да, разумеется. Но вы сказали им. Кому именно — «им»? Насколько я понял, речь пока идет только о Хохловой?
— Да, верно, — смутилась Моисеева, потушив сигарету. — Бедная девочка.
Сыркин, сидевший чуть в стороне, заерзал на стуле, но не посмел ничего вставить.
— У нас есть в институте несколько молодых особ, которые больше думают о своем макияже, чем о работе, — твердо заявила Моисеева. — К сожалению, не очень-то удается построить их режим так, чтобы в рабочее время от них было больше отдачи. И пользы, — добавила она, чуть повысив голос.
— Вы никого не подозреваете? — вдруг спросил Дронго.
— Конечно, никого, — удивилась профессор. — По-моему, все уже и так ясно. Преступление совершил наш бывший охранник. У него, кажется, была судимость. Никто из сотрудников нашего института такое сделать не мог. Это дикость, варварство, извращение. Я даже не знаю, как назвать этого убийцу. Его лечить нужно, а не сажать в тюрьму.
— А почему вы уверены, что именно он совершил убийство?
— Больше некому, — твердо заявила она. — Я работаю здесь уже много лет и хорошо знаю наш коллектив. Нельзя сказать, что у нас работают исключительно одаренные и порядочные люди. Но то, что у нас в коллективе не может быть маньяков и насильников, — это безусловно. Я в этом не сомневаюсь.
— Почему — насильников? Насколько я знаю, Хохлова была только убита.
— Не знаю, — чуть поморщилась она, — возможно, вы и правы. Я не вдавалась в эти малоприятные детали.
— А как вы могли бы охарактеризовать покойную?
— О покойных или хорошо, или ничего, — она достала сигареты, снова закурила, — но я объективный человек. В науке она была абсолютный ноль и даже отрицательная величина, плохо влияющая на коллектив. Ветреная, непостоянная, непоследовательная. Человек, правда, неплохой, так говорят ее коллеги. Отзывчивая, добрая, иногда слишком добрая. Вот, собственно, и все, что я знаю. У вас есть еще вопросы?
— Только один, последний. Кто принимал ее на работу?
— Это не входит в мою компетенцию, — сухо ответила Моисеева. — Ее принимал сам Архипов.
— Спасибо. Извините, что я вас побеспокоил. — Дронго поднялся из кресла. Хозяйка кабинета встала следом. Посмотрела ему в глаза.
— Вы думаете, что это сделал кто-то из наших? — спросила она.
— Во всяком случае, не охранник, у которого была судимость.
Она отвернулась. Помолчав, раздумчиво произнесла:
— Вот так живешь рядом с людьми, работаешь, доверяешь им. А потом оказывается, что кто-то из окружающих тебя — дикий зверь, маньяк. Это очень тяжело себе представить. Полный крах всех иллюзий.
— Да, — согласился Дронго, — возможно, вы и правы.
Она впервые за все время разговора с интересом посмотрела на него. Протянула руку.
— Если я понадоблюсь, можете заходить в любое время. До свидания.
— До свидания, — рукопожатие было таким же — мужским и сильным, как и при знакомстве.
Дронго и Сыркин вышли из кабинета. Когда дверь за ними закрылась, Сыркин приглушенно сказал: