У берега вода чуть пованивала тухлятиной, тяжелыми волнами накатывал запах гниющих водорослей. Сегодня, когда судно шло далеко от суши, ветер щекотал нос легким ароматом соли и воды.
– Никак не могу привыкнуть, – стоящая рядом Илна пошевелилась. – Эти светящиеся доски, гобелены на стенах…
– Привыкай, – сказал Хорст, вслушиваясь в гудение удерживающих паруса канатов. – Больше ничего не остается.
Людей поселили в отдельной каюте где-то на корме, где точно – узнать не было возможности. Круглое помещение оказалось лишено окон, а спускаться в него и выходить на палубу удавалось только в присутствии фреалсинни.
Лишь при них в одной из стен возникала дверь.
Счастье еще, что гостей навещали довольно часто, а просьбу вывести подышать свежим воздухом исполняли охотно.
– Это уже точно. Я… – дочь редара поспешно замолкла, когда снизу, из-под палубы донесся полный муки рев.
Хорст улыбнулся, вспоминая, как вчера рассказывал спутникам про двойственную природу фреалсинни. Тогда магу показалось, что хотя его и выслушали, не перебивая, до конца не поверили.
Решили, наверное, что чудище, на котором сражался капитан – порождение магии нелюдей.
– Что там происходит? – спросил Хорст, когда рев стих и на смену ему пришел протяжный скрип.
– Открывается тот большой люк, что на носу, – ответила Илна, – как в день боя, из него выезжает капитан на своем аллэ’виллаэ.
– Целый капитан, проще говоря, – поправил Хорст.
– Да, а за ним еще и еще… – в голосе девушки зазвучало потрясение. – И у всех на головах какие-то венки, а одежды нет вовсе…
Палуба содрогалась, толстые уродливые чудовища, похожие на покрытых чешуей свиней, вышагивали важно, как дрессированные лошади, неподвижно возвышались на их спинах кори’виллаэ.
Раздетые, тощие и костлявые, они куда меньше напоминали людей, скорее каких-то чудных бледных ящериц, по недоразумению обзаведшихся волосами на голове и человеческими лицами.
Аллэ’виллаэ капитана проревел что-то, остальные выстроились в два ряда, образовав что-то вроде коридора от люка к борту.
– Ой! – когда на палубу выбралось следующее чудовище, Илна не сразу поняла, что его «наездник» мертв.
Он сидел прямо, но незрячие глаза смотрели не мигая, а в боку зияла глубокая рана, в которой белели обломки костей.
– Что там такое? – забеспокоился Хорст.
– Вышел один из тех, кого убили в бою с «морскими людьми», – ответила девушка, глядя как «свинья» с мертвым наездником шагает к борту.
Капитан махнул рукой, несколько фреалсинни поднесли ко рту блестящие штуковины, похожие на причудливо изогнутые трубы, и над волнами поплыл мелодичный, очень печальный вой.
«Свинья» поднялась на задние ноги и прыгнула через борт. Раздался плеск, в стороны полетели блестящие брызги. Вскипели тысячи белесых пузырьков, морская гладь сомкнулась.
Илна ощутила, как перехватывает горло: вот так просто – и в воду?
С удивлением она смотрела, как топят себя прочие аллэ’виллаэ, чьи «наездники» погибли в гавани Ил-Бурзума. Хорст стоял рядом мрачный и неподвижный, как статуя бога холиастов, и только учащенное дыхание выдавало, что бывший сапожник взволнован.
– Все, – сказала Илна, когда последний из погибших скрылся в волнах, а рев труб стих. – Зачем они так?
– Вы тоже хороните своих мертвых, – отозвался капитан, заставив девушку вздрогнуть, и его аллэ’виллаэ сделал несколько шагов к людям.
– Но эти же… они… – Илна ткнула в безглазую морду «свиньи», – еще живы!
– Если кори’виллаэ погиб, то его нижняя половина обречена, – покачал головой фреалсинни. – Как отрубленная от твоего тела рука или нога, она попросту сгниет, превратится в груду тухлого мяса.
– Мне очень жаль, – Хорст делал небольшой шаг вперед. – Если бы я не поднялся на борт, «морские люди» не напали бы на ваш корабль, и ваши товарищи не погибли…
– Не говори ерунды, человек, – в мелодичном голосе капитана появились сердитые нотки. – Смерть каждого взвешена и определена на небесах задолго до рождения, и даже Сын Порядка не в силах заставить кого-либо умереть раньше срока…
Фреалсинни помолчал, глядя куда-то в морскую даль, а потом вновь посмотрел на людей.
– Идите вниз, – сказал он, – скоро вам принесут обед…
– Да, конечно, – кивнула Илна.
Капитан, тяжело топая по палубе, отошел, а рядом с людьми появился молодой фреалсинни, точнее – его кори’виллаэ.
– Прошу за мной, – пропел он, тряхнув волосами, рыжими, как у Хорста.
Они прошли на корму, к открытому прямоугольному люку. Спустившись по уходящим вниз, в полутьму ступеням, оказались в узком коридоре с очень высоким потолком, отдельные доски в котором излучали мягкий желтый свет.
Фреалсинни повернул не туда, куда ожидала Илна, но через десяток шагов остановился перед возникшей в стене дверью. Толкнул, и она со скрипом отошла в сторону.
– Ага, вернулись, – пробурчал лежащий на лавке Альфи. – И чего там, снаружи, хорошего?
– Ничего, море да небо, – ответила Илна, глядя, как закрывшаяся за ними дверь сливается с висящим на стене гобеленом.
Качнулись разлапистые деревья с черными стволами, колыхнули чашечками крупные золотые цветы, и следы того, что тут был проход, исчезли.
– Вновь чувствую себя в темнице, – хмыкнул наемник, – пусть даже в темнице со всеми удобствами. Пока вас не было, опять эти приходили, зеленые, поили меня всякой дрянью, раны мазали…
Альфи все еще лихорадило, но благодаря заботам лекарей-фреалсинни болезненная желтизна сошла с его лица, а рана на ноге перестала гноиться.
– А мы похороны видели, – сказал Хорст, усаживаясь в кресло, обтянутое розовой, неприятно блестящей кожей. – Тех, кто погиб тогда, в Ил-Бурзуме, фреалсинни в море отправили.
– Да примет их души Творец-Порядок, – вздохнул из угла брат Ласти.
После отплытия его одолела морская болезнь, и хотя к сегодняшнему дню она слегка отступила, выглядел служитель чуть менее зеленым, чем хозяева корабля, и таким же худым.
За стеной заскрипело, словно там сошел с ума сверчок размером с собаку, в гобелене появилась дверь.
– Обед, – шагнувший в каюту фреалсинни держал в одной руке большую серебряную миску с плоским дном, а в другой – пузатый кувшин.
Брат Ласти позеленел еще больше и отвернулся к стене, зато Альфи выразительно причмокнул и принялся слезать с лавки.
Хорст понимал, что находится в темноте. Не в той, какую слепцы носят с собой, а в обычной, в которой теряют зрение все, и люди, и красноглазые холиасты, и даже фреалсинни.
Тьма пахла вытершимися шкурами, мускусом и немного вином, она негромко посапывала, но разговаривать пока не желала.