(Я не хочу свидетелей! Я имею право быть в одиночестве… Внутри себя – наедине с собой!)
– Нам повезло, – сказала Арина автобусу. Потом вгляделась в Кимово лицо: – Ты пьяный, что ли?
(Неужели всё это – порождение моего мозга?! Двадцать девятое февраля… Но этого щенка кто-нибудь, кроме меня, видел? Никто…)
Ким подсадил Арину на подножку. Салон был почти пуст, если не считать подвыпившего старичка, дремавшего на переднем сиденье, и подростка, рисующего рожицы на запотевшем стекле.
– Ким, ты, вроде бы, почти не пил? Что с тобой? – Арина села, в этот момент подросток у окна обернулся.
Автобус резко тронулся, Ким с трудом удержал равновесие.
– Ким Андреевич, добрый вечер! – поздоровался Пандем.
– Добрый, – глухо сказал Ким.
– Мы играли в футбол, – пояснил Пандем в ответ на вопросительный взгляд Арины. – С Кимом Андреевичем. В понедельник. За гаражами.
– А-а-а, – Арина улыбнулась, как будто воспоминания о том дне были ей чрезвычайно приятны. – Ты ещё пришёл весь грязный…
– Да, – сказал Ким.
«Арина меня тоже видит».
– Да, – повторил Ким.
– Так мы соседи? – спросила Арина.
– Почти, – мальчик улыбался. – Только мне на одну остановку раньше выходить, чем вам.
– Это не опасно – так поздно домой возвращаться?
– Ни капельки не опасно!
«Ким, я ведь не человек, я часть мира, а ты ведь не стесняешься деревьев, неба… Не испытываешь неловкости перед морем… Тебя бы не смутило, если бы дождь слышал твои мысли…»
Автобус причалил к очередной остановке.
– До свидания, – сказал Пандем.
– Симпатичный пацан, – сказала Арина, когда дверь за ним закрылась. – Обаятельный.
В семь утра – Ким и без того почти не спал – позвонил Аринин брат, Костя.
– Ким? Прости, если разбудил…
– Ничего, – сказал Ким, выходя с телефоном на кухню.
– Иванке хуже, – сказал Костя и громко вздохнул в трубку.
Иванкой звали Костину годовалую дочку.
– Ким… Тут такое дело… Мы ночью неотложку вызывали… Ты не знаешь, не мог бы посоветовать, ну, какого-нибудь педиатра хорошего, ну, ты понимаешь…
– А что с ней? – спросил Ким.
– Температура, – Костя вздохнул ещё громче. – Не спит… Каждые три часа приходилось сбивать. И сейчас поднимается…
– Я сейчас приеду, – сказал Ким и положил трубку. Быстро написал записку Арине – и уже в дверях замешкался:
– Пандем?..
«Твоей племяннице ничего не угрожает. Это простуда».
…Костя стоял посреди комнаты, держа в одной руке миску с водой и мокрой тряпочкой, в другой – градусник; большая неустроенная квартира (перекати-пыль под диванами, растрескавшийся потолок, обои, разрисованные недрогнувшей младенческой рукой) пропахла уксусом.
– Спит, – сказал Костя шёпотом. – Вот только что уснула.
На кровати сидела Даша – бледная, в халате, со спящим ребёнком на руках. Лицо её выражало немыслимую, безо всякой надежды скорбь.
– Привет, – шёпотом сказал Ким.
– Мы её вытерли уксусом, и она уснула, – повторил Костя.
У Иванки были длинные светлые ресницы. И она вовсе не выглядела такой уж больной – просто спящий ребёнок. Зато Даша своим затравленным видом раздражала Кима всё больше.
– Ну-ка, посмотри на меня, – сухо велел он. – Ты думаешь, от твоих слёз ребёнку будет лучше?
У Даши затряслись губы.
– Возьми себя в руки! – вполголоса приказал Ким. – Посмотри, на кого ты похожа… Да, дети болеют! И ты должна помочь ребёнку, а не мешать ему!
– Не могу, – прошептала Даша. – Я не могу её… Это я её простудила позавчера. Надо было надеть сиреневый комбинезон, а я надела красный…
Она закусила губу, сдерживая рыдания.
– Перестань! – рявкнул Костя.
«Пандем?..»
«Она здорова. Температура упала полчаса назад».
Ким протянул руку – и осторожно коснулся Иванкиного лба.
– Слушай, а она… давно температуру?..
Даша потрогала дочкин лоб губами. Недоверчиво воззрилась на Кима.
* * *
По специальности Костя был инженер-станкостроитель, но за всю жизнь ему так и не пришлось спроектировать ни одного станка. Ничуть не печалясь по этому поводу, Костя немножко торговал машинами, немножко чинил компьютеры, немножко зарабатывал извозом; одно время он даже собирался быть политиком, но выборы проиграл. Арина относилась к брату сложно – тот был на семь лет старше и совершенно иной по характеру. Всегда весёлый и лёгкий в общении, он никогда не планировал жизнь дальше следующего утра, и его радостное равнодушие по отношению ко всем, включая ближайших родственников, подчас бесило сдержанную и обязательную Арину:
– Всё детство он меня терял! Пойдёт куда-то, а меня забудет в песочнице или на скамейке. Я иногда ревела, а иногда и радовалась. Мама работала с утра до ночи… Забирал меня из садика, мои воспитательницы пытались ему, десятилетнему болвану, внушить, чтобы трёхлетнего ребёнка посреди людной улицы не бросал. Куда там… Помню, на обратном пути он покупал селёдку и мороженое, сам ел и меня угощал. Помню вкус этой селёдки… пополам с мороженым… Ботинки мокрые по колено… песок на зубах… Я ведь его обожала, всё-таки старший брат…
Костя улыбался, слушая эти воспоминания. Он был коренастый, круглолицый, с прямыми светлыми волосами, с милыми ямочками на щеках. В свои двадцать девять он выглядел, как студент-младшекурсник, и встречные девицы на улице нет-нет да и бросали на него заинтересованные взгляды.
«Слушай, Пандем… А он Дашке изменяет?»
«Не отвечу».
Ким почувствовал себя глупо. Очень неловко ощутил себя – как будто, рассказав анекдот на грани фола, вместо смеха получил в ответ удивлённые, разочарованные взгляды.
«Извини…»
«Никогда не извиняйся передо мной. Излишне».
* * *
– Ты можешь сделать небо зелёным? Или сиреневым? Изменить состав атмосферы таким образом, что…
– Могу. Но для этого не обязательно менять состав атмосферы. Я могу сделать так, чтобы люди видели небо сиреневым.
– Так… А чтобы я видел Арину, например, чужим и опасным человеком – ты можешь это сделать?
Они сидели на берегу пруда. Щели скамейки были залеплены комочками засохшей жвачки – много килограммов жвачки, белой и розовой. Наверное, малолетние влюблённые, столь ценившие эту скамейку в сумерках, сперва всё-таки вынимали жвачку изо ртов, а уж потом целовались…