– Ты – сейчас – говоришь с Виталькой?
– Да. И он счастлив. Как минимум половина этого счастья – твоя заслуга.
– Что он делает?
– Тестирует стыковочный узел. Думает терминами. Вспоминает свой день рождения, когда ему исполнилось десять.
– А…
– Она уже спит. Ей снится луг, туман, по лугу бродят лошади… Очень красивый сон.
– Она по-прежнему дни и ночи проводит в беседке?
– Нет. Она знает, что я рядом, даже когда я не отвечаю.
– Ты ей нужнее, чем я.
– Вот формула, которая тебя мучит.
– Ты ей нужнее, чем я, чем дети… Пускай. Мне достаточно знать, что она… что с ней всё хорошо.
– Она одинока. Если это называется «хорошо», то тогда, конечно…
Ким открыл рот, чтобы ответить, но решил, что слова излишни. Всё, что можно было сказать и подумать, было давно передумано и сказано.
– Пан… Тебе важно, чтобы я видел в тебе человека?
– Ты неправильно спрашиваешь. Почему именно человека? Люди придумывают характер своим машинам, жилищам, игрушкам… В примитивный искусственный интеллект впихивают представления о добре и зле – хотя бы на уровне «полезно-вредно». Сейчас ты хочешь спросить меня: «Пандем, тебе так важно, чтобы я видел в тебе справедливое или несправедливое, доброе или злое, благородное или коварное существо?»
– Ладно, – сказал Ким, глядя на далёкие огни. – Пусть так… А если спросить по-другому: Пандем, ты в самом деле имеешь представление о добре, зле, любви, совести… весь этот звонкий инструментарий, который я подсознательно… и даже сознательно, чего там… пытаюсь тебе навязать?
Пандем вздохнул; плечи, обтянутые самокроящейся тканью «эрго», поднялись и опустились.
– Хороший вопрос, Ким… Очень хороший. Я бы сказал, корневой… Тебе осталось спросить только, а что же такое любовь и совесть в моём исполнении. И ещё – могу ли я избегать ошибок. Когда ты вереницей задашь эти три вопроса, мне останется лишь улыбаться смиренно, благо сегодня я в человеческом обличье и у меня есть рот, чтобы улыбаться…
– А ответов я…
– А смысл в ответах? Ты всегда можешь сказать себе, что я соврал. Или ответил не полностью. Или вообще создал в твоей голове иллюзию ответа…
– Я никогда не пойму тебя, – сказал Ким с ужасом.
Пандем повернул голову и посмотрел Киму в глаза. Взгляд был совсем не такой, как с экрана, с монитора, с изображения на сетчатке: взгляд был тяжёлый, Киму сделалось душно.
– Ты уже понял, – сказал Пандем шёпотом. – Ты понял, что в самом деле… не поймёшь.
Ким молчал.
– Прости, – сказал Пандем. – Тебе кажется, что я пришёл к тебе в человеческом обличье, чтобы подкупить… надев маску овечки. На самом деле это обличье – адаптер… между тобой и тем, что сейчас я.
– Пан…
– С тех пор, когда мы разговаривали у тебя на кухне… я вырос во много миллионов раз. Ты действительно не поймёшь меня.
– Никас, – прошептал Ким, содрогаясь от внезапной догадки.
– Да.
– Он понял, до какой степени ты непознаваем?
– Он осознал… то, что было для него осью мироздания, оказалось всего лишь тенью… от верстового столба. Нет… Давай всё-таки не говорить, почему он умер. Это слишком… личное.
Ким всё ещё вертел в руках чужую куклу. Тепло его ладоней «оживило» игрушку, кукла открыла глаза, разинула рот, будто требуя пищи, и тихонько захныкала.
– Значит, теперь тебе… тому, чем ты стал… вообще бессмысленно задавать вопросы? – тихо спросил Ким.
– Нет… Не бессмысленно. Просто будь готов к тому, чтобы получить неполный… или некомфортный ответ.
Излишняя «живость» куклы раздражала Кима. Он положил её на скамейку рядом с собой; кукла ворочалась. Он мимоходом подумал – до какой же степени равнодушным должен быть ребёнок, чтобы забыть такую куклу в парке… Если даже у Кима проблескивает инстинкт опеки – кукла представляется живым существом…
– Мы очеловечиваем, – сказал он вслух. – Невольно. Машины, жилища, игрушки… И тебя, Пан. Особенно когда ты совершенно по-человечески смотришь…
Его собеседник усмехнулся:
– Смотреть по-человечески может и стекляшка с фотоэлементом… Ты хотел спросить, зачем после двадцати лет полного контакта с человечеством я «отстранился», придумав беседки. Ты хотел спросить, исправляю ли я совершённую ошибку.
– Да.
– Человеческая личность растёт и развивается только тогда, когда её миром правит античный рок. Красиво, сумрачно… кроваво… мальчики-беспандемники приносят в жертву неизвестно кому пластнатуровых кукол. Каждый из этих мальчиков – немного я сам.
– Ты шутишь?
– Немножко.
– Ты в самом деле совершил ошибку? При всей информации, которая у тебя была? Ты – не предвидел – что так – будет?!
Пандем смотрел на Кима; он не был похож сейчас ни на одно из своих изображений. Выдержать его взгляд становилось всё труднее.
– Вот в чём закавыка… Вот в чём беда, Ким. Либо я объективен, либо могу позволить себе немножко любить. Либо я люблю, либо избегаю ошибок… Вот так, приблизительно.
И стало тихо. Даже кукла, остывшая без человеческих рук, затихла на скамейке.
– Пан… «Люблю» – это фигура речи?
Пандем шумно, очень по-человечески вздохнул.
– А должен ли ты любить? – шёпотом спросил Ким. – Я не спрашиваю, можешь ли ты… Ты можешь всё… Ну ладно, почти всё. Но кто тебе сказал, что ты должен любить человечество?
– Мы подошли к третьему, самому занимательному вопросу: любовь в моём исполнении.
– Пан…
– Тебе кажется, что я ёрничаю? Вовсе нет… Вот ты любишь Арину. И Витальку. И Ромку, хотя мало его понимаешь.
– Да… Но – ты меня прости – ты ведь не создавал этот мир. Ты не можешь относиться к нам, как к своим детям. Или хотя бы плоду вдохновения, вроде как композитор к симфонии… Почему твоё отношение к этому миру столь… эмоционально окрашено?
– Неполный ответ… Хочешь?
– Пусть хоть неполный.
– Я в какой-то степени порождён человечеством. Я вышел из него, как… клетка из первобытного бульона. Человечество – часть меня. Да, оно далеко от совершенства. А что такое совершенство? Отсутствие такого дорогого мне развития… Ладно, тебя раздражает слово «люблю». Давай назовём это «осознанием своего»… или даже «инстинктом самосохранения» – ты ведь желаешь добра своей печени, извини за столь грубую параллель… Вот это он и был, неполный ответ. Ты неудовлетворён.
– Нет, почему…
– Вернёмся к тем, кого ты… к объектам положительно окрашенного эмоционального отношения. Твои отец и мать, Арина, сыновья – если бы ты мог им устроить жизнь, состоящую из одних радостей, ты бы устроил?