– Да.
– А если бы ты был миром, где они живут?
– Я понимаю, о чём ты…
Пандем заложил руки за голову. Скамейка плавно качнулась; чуть дрогнула земля – там, глубоко, суетился подземный транспорт.
– В моих силах сделать так, чтобы ни одно человеческое существо ни разу в жизни не испытало дискомфорта. Вообще никакого. Понимая, насколько этот путь пагубен, я должен сыграть палача. Я специально перепрыгиваю через промежуточные рассуждения, ты меня понимаешь и так. Старики, которые ещё могли бы жить, не просыпаются в своих кроватях – я сам назначаю им дату смерти. Каждый из них – немножко я… Для того, чтобы обучить детей элементарному состраданию, я должен мучить их. Но если в мире, который был до меня, всякие неприятности генерировались безличной судьбой, на которую вроде бы грех жаловаться… Теперь я сам должен посыпать дороги битым стеклом для босых детей.
– Пан…
– Мир, населённый счастливыми манекенами – когда-то ты очень этого боялся. Но, как ты помнишь, я не собирался сделать всех на свете счастливыми. Я собирался дать каждому возможность свободно расти. Разумеется, каждая настоящая личность неповторима, иногда неповторима до неприличия, и потому векторы развития этих самых личностей торчат в стороны, как иголки дикобраза… Кое для кого статус «беспандемного» – высшее достижение на пути внутреннего самосовершенствования… Видишь ли. То самое свободное развитие, которое для меня столь важно… его можно было бы назвать моей целью, если бы у меня в самом деле была цель… развитие невозможно, пока я люблю этот мир. Примерно так.
Ким поднял глаза на сидящего рядом и сразу же отвёл взгляд – как будто его толкнули в лицо мокрой холодной ладонью.
– Миллионы детей, – сказал Пандем. – «Думай сам» – волшебная фраза. Конечно, они услышали её от меня не впервые… Легко представить меня идиотом, растящим прежде всего послушание. Алекс Тамилов очень переживал, когда спустя много лет вдруг понял, что я не идиот и никогда им не был… Правда, раньше я был добрым. Теперь я оптимален. Время наших встреч ограничено, а дети ведь растут. Система должна управляться жёстко… Когда я сам был этой системой – был с каждым из них в любой момент времени – я мог позволить себе максимальную мягкость. Теперь – нет. Теперь они – вне меня… Изуверский «экзамен на взрослость» – инициация – тогда тоже не был нужен. Теперь – необходим.
– Бегут в беспандемники…
– Не спасаясь от жёсткости, нет. Бегут почти всегда те, кто уже вырос… Кого я вырастил… Они хотят быть счастливыми каждую минуту. Они считают, что я должен – обязан – это счастье им предоставить. И обижаются, получив отказ. И бегут.
– Не понимаю, как человек, в котором ты был с первых дней жизни, может отказаться от тебя…
– Игра. Подсознательно они ощущают, что я всё ещё здесь, рядом. Выходка ребёнка, который знает, что за ним наблюдает взрослый… Для того, чтобы они взрослели, я должен превратиться в машину боли, Ким.
– Ты преувеличиваешь.
– Конечно. Но не столь уж сильно.
– Те, кто сдадут экзамен на взрослость, будут уже другими?
Пандем молчал.
– Я ведь не могу читать твои мысли, как ты читаешь мои…
– Да. Они будут другими. Если экзамен на взрослость принимать по-взрослому… Но видишь ли, Ким. Мальчишка, сдавший такой экзамен, никогда не поверит, что я его… по крайней мере не ненавижу.
– А тебе важно, чтобы он верил?
– Да, потому что это правда. Я, любящий его, колю его иголками и тычу носом в дерьмо… Чтобы он, скотина, развивался сознательно и творил свободно.
– Я не верю, что нету других путей.
– Нету. Биология человека, физиология, психология – всё это «заточено» под мир, полный боли. Преодолевая боль, человеческое существо может подняться до пёс знает каких высот – высот духа, разумеется… Посмотри на Диму, Быстовского сына. Которому ты ногу вправлял. Помнишь?
– Разумеется, – пробормотал Ким.
И положил руки на колени, чтобы унять вдруг возникшую дрожь. Ни разу в операционной у него не тряслись руки. Ни разу…
– Ты не убедил меня, – начал Ким. – Не убедил, что всё твоё развитие-творчество – такая уж ценность. Ценнее счастья.
– Ёлки-палки, – тихо и как-то жалобно сказал Пандем. – Ну конечно… Мир счастливых кукол. Хоть сейчас.
– Если не модифицировать…
– Тогда мир тоскливых кукол, не имеющих цели, бестолково ищущих цель и вечно натыкающихся на стены. Скучающих, не знающих ни боли, ни радости. Запросто. И тоже хоть сейчас.
Пандем толкнул землю ногами. Скамейка качнулась сильнее, заскользила взад-вперёд над метёлочками травы, и чужая игрушка чуть не соскользнула с сиденья – Ким успел придержать её за ногу.
– А когда-то ты говорил мне, Пан, о будущем… Первый качественный скачок – отмена необходимости смерти… И в конце концов переход человечества в иную форму существования… Ладно, человек-из-мяса принуждён вечно болтаться между сортиром и храмом. Но почему не поискать другое воплощение, другой, если хочешь, носитель… Человек-импульс, человек-информация, душа, не обременённая трупом… Чтобы можно было сочувствовать, самому не зная, что такое боль. Передавать детям опыт, ничего не искажая, не расплёскивая при этом половину… По желанию уходить от реальности и возвращаться в реальность. Не зависеть от времени, не отвлекаться на физиологию… Жить вечно…
Пандем странно посмотрел на него. Ким не понял этого взгляда; по спине у него продрал холодок, тем более неприятный, что вот уже десять секунд прошло, а он всё не понимал.
– Мир, который ты вообразил сейчас, имеет традиции, – медленно сказал Пандем. – Его уже описывали… Много раз. Это загробное царство.
– Погоди…
Пандем взял у него куклу. Закрыл ей распахнувшиеся было глаза.
В наступившей тишине Ким поднял голову и посмотрел на небо. Сквозь наползавшие со всех сторон облака ещё просвечивали несколько последних утренних звёзд. Орбитальной станции не было видно.
– Пан… Что, будущего больше нет?
– Есть, Ким. Я думаю, есть.
К тридцати годам Юджин Травников имел общественный статус столь внушительный, что ему завидовал даже собственный отец, знаменитый во всём мире художник. Хотя отец, конечно, делал вид, что не завидует Юджину, а заботится о нём.
– Я же о тебе забочусь, – говорил отец, выходя на связь утром и вечером. А сам звонил в администрацию Института Человека, в котором Юджин работал, и просил координатора «придержать» очередное повышение Юджина по рейтиноговой сетке. Куда там!..
Юджин был энтузиастом. Это ему принадлежала идея «обуздания виртуальности»; это по его инициативе в лучших мировых школах ввели преподавание натурологии – науки о естественных человеческих возможностях. Сам Юджин проводил по десять таких уроков в неделю – пять (показательных) в реальности и пять по сети.