Она глупо усмехнулась. Рыцарь мельком взглянул на нее — глаза его утратили блеск и казались теперь отрешенно-черными, как прогоревшие угли.
Илаза медленно поднялась с колен.
— Мерзавец, — проговорила она глухо, еле справляясь с голосом. Рыцарь, кажется, вздрогнул.
— Мерзавец! — заорала Илаза, обернувшись к лесу. — Паучья тварь! Изувер поганый, пожиратель падали, смрадная сволочь, убийца! Ты еще получишь, тебе еще будет, я спалю этот лес дотла, я вспорю тебе твое гнойное брюхо, ты дождешься… — она на секунду замолкла, подбирая слова, потом, осененная, завопила с новой силой: — И никакой Тиар ты в жизни не получишь! Лапы свои поганые сгрызешь, жало свое проклятое проглотишь, а не получишь Тиар, сдохнешь, не получишь, сдохнешь!
Она поняла, что счастлива. Так, наверное, счастлив соловей, захлебывающийся дивными руладами; рыцарь смотрел во все глаза.
— Проклятый, проклятый! Жирный паук, поганый гад, паршивая сволочь! Околеешь, скоро околеешь, в блевотине своей захлебнешься, жди!!
Наконец, она выдохлась. Всхлипнула, бессмысленно улыбнулась; села в развилку корней и заплакала навзрыд.
— Все страшное позади, — шепотом сказал рыцарь.
Илаза плакала.
— Госпожа, с тех пор как отряд, посланный вашей матушкой… Видите ли, нельзя осуждать людей, отказавшихся идти в этот лес…
Илаза подняла на него заплаканные глаза; а ведь он молод. Даже моложе, чем показалось ей с первого взгляда.
Рыцарь позволил себе ободряюще улыбнуться:
— Гибель стольких людей… Дело в том, что справиться с подобным… существом… под силу лишь… А нас… Таких как я… слишком мало…
Он вложил оружие в ножны и стянул правую перчатку; ухватившись за предложенную руку, Илаза ощутила жар его ладони.
Потом в ее памяти случилось помутнение.
Игар… Какая-то мимолетная мысль об Игаре. И мимолетное же удивление: то, что когда-то казалось главным… теперь где-то в стороне, на обочине. Игар…
И мать. Черное бархатное платье, покатые плечи… Ведь если она свободна, если рыцарь освободил ее… то возвращаться следует к матери. В дом, где умерла Ада…
Рыцарь что-то говорил, она не отвечала. Под ноги лезли корневища и пни — опираясь на рыцареву руку, она выбралась наконец на некое подобие дороги, проложенной еще Кареном и его несчастным отрядом. Рыцарь сожалел об утрате коня и предлагал взять ее на руки — она тяжело мотала головой; перед ее лицом кружились две плодовые мушки, вились по спирали, тут же, в воздухе, спаривались…
— Воды, — попросила она жалобно.
Рыцарь снял с пояса баклагу; она пила, процеживая воду сквозь зубы, и смотрела, как рыцарь проламывает для нее проход в колючем кустарнике. Трещат, подаваясь, ветки… ложатся под ноги, ломаются, умирают…
Потом рыцарь исчез.
Илаза сидела, выпучив глаза; вода стекала у нее по подбородку. Рыцарь пропал, как видение, его и не было вовсе, это иллюзия, сон…
Она поперхнулась. Закашлялась так, что на глаза навернулись слезы; с трудом отдышалась, тяжело поднялась.
Иллюзия… Не сходит ли она с ума? А что это у нее в руках — фляга?! Фляга-то откуда взялась…
Шаг. Еще шаг. Медленно распрямляется недоломанная рыцарем ветка.
Посреди кустарника зиял круглый, правильный провал — как отверстие бочки. Илаза закусила губу до крови; изнутри яма тоже напоминала бочку, только стены ее были выстланы, как войлоком, мягкой белесой паутинкой, а дна — дна и вовсе не было видно…
— Истребители чудовищ, — наставительно сказали у нее над головой, — проводят жизнь в изнуряющих упражнениях… Их реакция превосходна, их тело вышколено с детства. Некоторые из них берут деньги за свой труд — но большинство предпочитают чистую, незамутненную золотом славу… И еще — все они, как правило, самонадеянны. А скруты коварны, Илаза, ох как бессовестно коварны скруты, самому, право же, противно… И я получу свою Тиар. И ты не спалишь этот лес и не вспорешь мне мое гнойное брюхо.
Она икнула. Сжала зубами палец; вскинула голову — от горделивого жеста заболела шея:
— Подло… Подло! Кто не в состоянии победить в честном поединке… честным воинским искусством…
— Я презираю воинское искусство, — глухо сказали у нее над головой. — В особенности наемное. В особенности платное; если бы наш истребитель геройствовал за деньги… он бы не умер так легко. Но он бескорыстен и потому умер мгновенно; Илаза, кто знает, как умрешь ты?..
По колючей ветке измятого кустарника ползла, непристойно выгибаясь, многорукая зеленая гусеница.
* * *
С наступлением осени Аальмар уехал снова.
В утешение учитель принес своей бывшей ученице давно обещанную книгу — «Хроники древних полководцев», и, к неудовольствию скучающей Лиль, девочка просиживала над желтыми страницами целые дни напролет.
Древние полководцы, суровые и благородные, представлялись ей с лицом Аальмара; она читала об осадах и битвах, описанных возвышенно и красиво. Ей не приходило в голову соотнести эти захватывающие описания с тем полем боя, на котором они с Аальмаром когда-то искали мертвую куклу. Она специально старалась над этим не задумываться — иначе «Хроники…» невозможно было бы читать.
В один из дней за воротами послышались голоса и лошадиное ржание, а затем в створку размеренно постучали — трижды. У девочки заболело сердце — точно так же начинался ее повторяющийся страшный сон, в котором всадники привозили на двор изрубленное тело Аальмара; преодолевая страх, она вышла на крыльцо вслед за прочими возбужденными домочадцами.
С первого же взгляда сделалось ясно, что ее страхи напрасны. Приезжие не были людьми Аальмара — это были степенные, богато разодетые, внушительного вида незнакомцы, с которыми, однако, Большая Фа поздоровалась тепло, как со своими.
Гости проследовали в дом, сопровождаемые старшими хозяевами; молодежь была оставлена в неведении. Новая поросль детишек, и среди них двухлетний племянник Вики, окружила пышно разукрашенный экипаж; девочка ушла в дом, и здесь, на лестнице, выяснилось, что Лиль боится:
— Фа… говорила… матери… Они же все такие… кто из них?!
Девочка никак не могла сообразить. Переводила глаза с дрожащей Лиль на угрюмых парней. Ждала объяснений.
— Мать говорила… — на кончике носа у Лиль дрожала слеза. — Мать говорила, что, мол, пора… Возьмет, мол, хороший человек не из нашего края… Я, дура, не слушала, думала, что это потом… А если б сразу в ноги кинулась — может, и умолила бы…
— Таки дура, — невозмутимо заметил Йар. — Нет, ну почему девки такие дурные, ты, что ли, состариться хочешь в родительском доме? Или ты видела где-нибудь женщину без мужа?
Лиль закрыла лицо руками.
Девочка почувствовала необходимость вмешаться. Ну хоть что-нибудь сказать.