…Невозможно встречаться каждый день. Тут и еж заподозрит неладное. Максимов приходил к ней по понедельникам, средам и пятницам, но она ждала его каждый день, и очень часто не зря ждала, потому что то и дело оказывалось, что он забыл тетрадь, или не понял задания, или еще что-нибудь.
И у нее почти никогда не хватало сил его выгнать.
– …Ты считаешь, что так и должно быть? Выработка условного рефлекса на прохождение Ворот? Что ради этого надо было превратить страну в дрессированное стадо?
– Не знаю… А какой может быть другой путь?
– Но ведь выживали и так! Много лет выживали! Твои родители, ты сама, мои родители, брат, да все…
– Все… Те, кого ты видишь, действительно выжили. А тех, кто остался ТАМ, ты не видишь. Мою сестру Яну, например…
– Извини…
– Артемка, дело даже не в том, сколько НАС останется лежать на подступах к Воротам. Дело в том, что если раздавят даже кого-то одного… затопчут, смешают с землей…
– Понимаю. Не продолжай. Но ведь нас топчут уже сейчас! Мы УЖЕ затоптанные, Лида. Еще не настал апокалипсис, а мы – уже…
Они лежали, обнявшись. В комнате стояла темнота, только время от времени по потолку проплывали отсветы далеких фар.
– Нет. Мы не растоптанные. И никому не дадим себя топтать. Мы только сделаем вид…
Он усмехнулся холодно, как умудренный жизнью человек лет сорока. Она не видела его улыбки, но почуяла ее и притихла.
– Так не получится, Лида. Ни у кого. Мой отец… Я не хотел говорить тебе, но он не просто умер. Его отправили на общественно-полезные… оттуда забрали в клинику… и прислали справку, что он… скончался от инсульта. И тот человек из его газеты, которого забрали одновременно с ним… его жене тоже пришло… от инсульта… Они их убили. Они убивают. Они будут убивать больше. Потому что иначе не удержишь, одних заверений в том, что это надо, одних экскурсий в морг… мало. Уже мало. Мы думаем, что мы самые умные… Что мы прикинемся покорными, и ничего. Но у меня уже сил нету. Таких, как Тонька Дрозд и ее папаша… Им нравится, когда мы – грязь. Лида, я не могу больше. Я не могу…
По серому потолку снова прошло белое сияние. Свет отразился в глазах лежащего рядом юноши, широко открытых и влажных.
Она обняла его. Накрыла собой.
– Артемка… У меня никого нет, кроме тебя. Послушай… Держись. Все пройдет. Пройдет мрыга, все образуется, успокоится эта истерия… И я вернусь в науку. И ты будешь со мной. Поступишь в универ… Летом мы будем ездить в экспедиции. Зимой и осенью – обрабатывать данные, писать статьи… Я раздобуду допуск. Я смогу. Я просто струсила тогда, отказалась… а мы поймем.
– Природу Ворот? – спросил он шепотом.
– Да! – согласилась она радостно. – Мы… мы наладим промышленное изготовление этих самых Ворот, люди будут ставить их сами, как сейчас ставят муляжи. Мы не будем зависеть ни от чего…
– Это не решение задачи, – тихо сказал Максимов. – Это все равно, что в лабиринте для крысы сделать сто дополнительных выходов.
По стеклу медленно, деликатно застучал дождь. Потом все быстрее и быстрее. Потом забарабанил.
– Артем… Обними меня.
Прикосновение. Еще. Спокойствие. Безмятежное счастье.
Ей снилась та давняя экспедиция, безмолвный зеленоватый мир и затопленные морем, не убранные вовремя Ворота. Во сне вместо Славки с ней был Максимов.
Ей снился Андрей Зарудный, молодой, моложе самой Лидки. Почему-то с зелеными глазами, и из глаз Андрея Игоревича улыбался мальчик Артем.
Ей снились университетские коридоры, и красные ковры на ступенях гэошной конторы, и красные поля бесконечных маков. И вместо множества непонятных, необязательных в ее жизни людей там появлялся Максимов. Она не видела его, но ощущала его присутствие.
Весь прежний мир, вся ее прежняя жизнь были подернуты пыльной такой занавесочкой. Порой прозрачной, порой почти неразличимой. И только теперь, сдернув пелену, Лидка понимала, что жить под ней невыносимо. Под этой серенькой, всепроницающей пленкой нелюбви.
Она потеряла полжизни.
А могла бы потерять всю, без остатка. И так и не понять, чего лишилась.
…вопящих о нарушении прав человека. Уместно спросить этих господ: о каких правах речь? О праве любого из нас быть затоптанным на пороге Ворот? О праве быть погребенным под лавой, или смытым волной, или убитым глефой? Почему меры по спасению населения во время кризиса кажутся кому-то то антигуманными, то излишними, то несвоевременными?
А вот почему. Во все времена на апокалипсисе кормилась целая стая кровососов – от продажных государственных чиновников, пропускавших в Условленное время армию своих родственников, до сомнительных фирм, отпочковавшихся от старого ГО, за колоссальные деньги обещавших безопасные «эскорт, транспортировку, эвакуацию». Теперь они лишены этой возможности, теперь им не нравится, что каждый гражданин имеет равную возможность гарантированно и бесплатно эвакуироваться в Ворота. Теперь они орут о «нарушении прав человека», существующем только в их воспаленном воображении…
Из речи министра ГО по поводу Апрельских праздников, 23 апреля 18 года 54 цикла.
…Она ждала его дольше обычного. Он пришел запыхавшийся, огорченный – мать, по его словам, что-то давно подозревает и вот-вот даст подозрениям ход. Пряча глаза, он предположил, что, возможно, придется изменить порядок встреч или вообще некоторое время не встречаться. Через минуту, увидев ее лицо, он обнял ее и сказал, что бросит ради нее и школу и семью. Что сбежит с ней в лес.
Нервно смеясь, они помогали друг другу раздеться, когда за окном взвыла сирена. Был ясный апрельский вечер; в соседней квартире упал и загрохотал по полу оцинкованный таз.
– Граждане, учебная тревога. Граждане, зачет времени пошел. Внимание… Учебная тревога… Сто семь, сто шесть, сто пять, сто четыре…
Лидка медленно выпустила руки Максимова. Остановившимися глазами посмотрела ему в лицо.
– Не пойду.
Он переступал с ноги на ногу, то просовывая руку в рукав рубашки, то снова выдергивая ее обратно.
– Что?
– Не пойду! – шепотом выкрикнула Лидка. – Нет! Ненавижу! Не хочу! Запру дверь, всех к черту! Моя квартира… Не пойду! Не желаю!
– Девяносто два, девяносто один, девяносто, восемьдесят девять, – бубнил металлический голос во дворе. По лестнице гулко топали чьи-то ноги.
– Успокойся, Лидочка…
– Я спокойна. С меня хватит. Я не крыса, я не желаю! Я не поддаюсь дрессировке. Я имею право сдохнуть! Я… имею право… любить тебя, когда хочу! Я свободный человек!
– Лида…
Она улеглась на диван и закинула ногу на ватную спинку.
– Все. Иди. Ты – иди. А мне уже плевать.