Светлые пряди младенческих волос свешивались на выпуклый розовый лоб. Лидкин сын улыбался счастливо и даже несколько залихватски.
Она не могла проснуться. Даже в те редкие минуты, когда становилось ясно, что происходящее – сон.
Они ждали… чего? Кажется, праздника. Был дом, очень высокий, шестнадцать этажей. Лидка понимала, что с точки зрения сейсмологии такой дом никуда не годен: развалится в первую же мрыгу, от первого же толчка. Но вот же стоит…
Был балкон. Очень просторный. На балконе – стол, табуретки, какие-то люди, знакомые и незнакомые. Мама, Яночка, даже, кажется, Максимов…
Балкон не был огражден. Почти не был. Перила оказались проломаны или сгнили, или обвалились, со всех сторон зияли дыры, гости, смеясь, предупреждали друг друга: осторожно, а то еще свалитесь.
А под ногами гостей вертелся Андрюша. Уже большой, лет двух или трех. Бегал и лепетал, и когда он пробегал мимо пролома, Лидка чувствовала, как обмирает сердце.
– Иди сюда… Не ходи туда… Дай руку…
И сын послушно сидел рядом с ней – целую минуту. А потом Лидка отвлекалась, и все начиналось сначала. Развеселый колокольчик, бегущий по краю пропасти.
Лидка становилась в проломе, загораживая его собой, но дыр в ограде было много, и она не могла закрыть их сразу все. Обреченность витала над столом, над веселящимися гостями.
– Андрей!
Лидка проснулась.
Непроглядная тьма. Духота. Сопение.
Сунула трясущуюся руку за прутья кроватки.
Живое. Теплое. Спит.
Случай с Верверовой целый месяц развлекал компанию гуляющих мамаш. Центральная городская газета не пожалела двадцати строчек в разделе «Криминальная хроника», по счастью, без фотографий. Молодой длинноволосый корреспондент целых два дня дежурил у подъезда, ожидая, пока Лидка выйдет с коляской. Лидка не вышла, и корреспондент нашел себе занятие поинтереснее.
Пришло письмо от Максимова. Помятое, потертое, пропутешествовавшее не одну неделю. Лидка долго не решалась вскрыть его, а когда наконец прочитала, ничего страшного не оказалось в этом письме. Ни покаяний с истерикой, ни вежливых извинений, даже отзвука былой теплоты и то не было. Обычное школьное сочинение на тему: «Как я провел лето». Не опасно, не разрушает душевный комфорт, хотя и провоцирует бессонницу…
Телефонный звонок прозвучал в полвосьмого утра.
Яночка с Тимуром стояли одетые на пороге квартиры, собираясь идти в поликлинику. За стенкой ревел приемный Пашин сын, младенец Андрей только что позавтракал, и Лидка прижимала его к себе, смиренно дожидаясь, пока малыш срыгнет.
– Мама! Возьми трубку!
В ванной шумела вода. Мама если и слышит, что же ей, нагишом к трубке бросаться? Отец, кажется, еще спит…
– Теть Лид, ну возьми, – раздраженно сказала Яночка. – Мы же опаздываем.
И хлопнула дверью.
Одной рукой удерживая ребенка, Лидка прошлепала к телефону. Подняла трубку:
– Алло.
Молчание. Тресь-тресь. Лидка готова была в раздражении швырнуть трубку обратно, когда с той стороны, из потрескиваний возник голос:
– Будьте добры, позовите Лидию Анатольевну.
– Это я, – сказала она, сильнее прижимая к себе Андрея.
– Это Саша, – сказала трубка. – Мы когда-то ныряли вместе. В Рассморте. Помнишь?
Андрею было неудобно. Он пошевелился, высвобождая ручки. Тихонько закряхтел.
– Помню, – сказала Лидка глухо. Но вспомнила не море и не затопленные Ворота, и не дерево из тугих шелестящих пузырьков – вспомнила обитую кожей дверь и тускло поблескивающую булавку на галстуке: «Ты права. Ученый из тебя хреновый».
– Старая Верверова все-таки достала тебя? Дотянулась?
– Нет, – сказала Лидка сквозь зубы. – Только джинсы выкинуть пришлось.
Маленький Андрей наконец-то срыгнул. Так, кофточку снова придется менять.
– Лида, надо встретиться. Поговорить.
– Не хочу! – сказала она зло. – Все это меня не касается. У меня нет времени. У меня маленький ребенок.
Пауза.
– Да-а?! Поздравляю… Тем более, ты же хочешь жить спокойно? И, наверное, хочешь узнать, кто все-таки убил Андрея Зарудного?
Младенец хныкал все громче.
– Что молчишь, Лида?
– Подожди…
Неловко наклонившись, она положила трубку на столик. Отнесла ревущего малыша в комнату, уложила в кроватку, тряхнула гирлянду из погремушек – малыш остался безучастным. Плакал.
Лидка прикрыла за собой дверь. Вернулась к телефону.
– Саша?
– Да?
– Чего тебе надо от меня?
– Это ТЕБЕ, Лида, надо. В конце концов столько времени прошло, и мы оба живы… Что странно и восхитительно. Нас связывают кое-какие общие воспоминания… Неужели тебе не интересно?
Лидка молчала. Прежде Саша не позволял себе эпитетов, тем более сентиментальных. «Странно и восхитительно». Постарел?
– Значит, так, Зарудная, давай-ка встретимся через часок где-нибудь в спокойном месте, в парке, ты ведь хочешь знать, кто его убил?
Лидка закусила губу.
Правильно ли она сделала, когда назвала малыша Андреем? Это имя ползло за ней, как тень, и не всегда приносило только радость. В последнее время совсем даже наоборот…
– Да, – сказала она через силу. – Соломенский парк. Идет?
От ее дома было двадцать минут ходу до Соломенского парка. Неспешным шагом с коляской – полчаса.
– Идет, – отозвался Саша. – Через час. Если ты опоздаешь, я подожду.
Она положила трубку.
– Ну не реви… Ты же сытый… А, ты уже напрудил тут… Сейчас. Сейчас гулять пойдем, ой, смотри, какая цаца…
Дверь в коридор была полуоткрыта. Лидка видела, как из Пашиной комнаты на цыпочках выскользнула его жена. Нырнула в освободившуюся ванную – ей, бедняге, тяжело. Тяжелее, чем когда-то Лидке в доме Зарудных. Не зря она такая бледная и нервная. Не зря за стенкой все чаще случаются приглушенные, но отлично слышимые ссоры…
– Лида, кто это звонил? – спросила мама из кухни.
– Так, – отозвалась она рассеянно. – Один знакомый… Мы – гулять.
– Лида, ты ведь не ела?!
– Ела-ела… Пока.
С мастерством опытного водителя она провела коляску в дверной проем. Со второго раза попала колесами в желобки на лестнице, очень хорошие желобки, удобные. Через пару лет их снимут за ненадобностью.
Андрей наконец-то увлекся погремушкой, пытался достать звенящую от толчков пластмассовую гирлянду. Лидка протолкнула коляску в двери подъезда. Перевела дух.