– Нет, я не о капитане. Франц Месмер, врач.

– Ваш друг, полковник?

– Мой учитель.

– Не имею чести быть знакомым. И на здоровье не жалуюсь.

– Через год после войны, – Эрстед прекратил пассы. Лицо его стало строгим и неприятным. С таким лицом доктор заставляет упрямого мальчишку пить горькие микстуры. – Да, через год, раньше не успею. Мне надо еще за угрями сплавать… Приезжайте в Копенгаген, мы с братом поможем вам. Вы спрашивали диагноз? Я предлагаю вам лечение!

Пан Кат усмехнулся:

– Поможете? Мне? Вы не пан Бог, полковник. И ваш уважаемый брат, как я понимаю, тоже. У каждого своя судьба.

– А я бы его все-таки убил, – задумчиво сказал Торбен Йене Торвен, когда костер остался за спиной. – Голыми руками убил бы, гере полковник. Жаль, вы не позволили.

– Клевета царит повсюду, – донеслось от костра, – на земле и в небесах…

В последние месяцы Казимир Волмонтович часто пел. Имея хороший баритон, он в юности брал уроки у вокалиста Савицкого. Сейчас уроки пригодились. Надо было петь, чтобы заглушить оркестр, звучавший у него в мозгу. Скрипки, валторны, рояль, виолончели, литавры – десятки мелодий сливались в неумолимую какофонию. Съеденные, выпитые, обыгранные, расстрелянные – все они вели свою партию, напоминая, оставаясь, преследуя.

Иногда он снова забывал собственное имя.

Пение спасало.

* * *

Через неделю народы Европы встретились в великой битве у Лейпцига. За три страшных дня все решилось – окончательно и навсегда. Волмонтович понял это, когда вместе с уцелевшими однополчанами вытаскивал из мутных волн Эльстера бездыханное тело Юзефа Антония Понятовского, вождя Польши – того, кому предстояло взойти на престол Пястов.

Вождь был мертв. Польша погибла.

Надежда легла в гроб.

Наполеон, незадачливый французский «круль», ушел за Рейн – спасать собственный дом, к которому уже подступало пламя. Его время кончилось. Тем, кто остался жив, предстояло думать о себе.

– Сгибло вшиско, – черным голосом произнес кто-то, когда тело Понятовского накрыли мокрым плащом. – И мы сгибли, панове.

Никто не спорил. Волмонтович впервые возроптал на Творца. Его уже убивали и убили. Зачем было воскрешать? Ради чего? За какие грехи ему мука?

За что, Господи?!

– На битый шлях с сумой пойти? – вздохнул кто-то. – В нищие?

– Отчего же в нищие? – возразил широкоплечий парень, спасенный из речных глубин (сам плыть не мог, руку пуля перебила). – Вы, господа почтенные, поляки? Горы знаете? Айда к нам в гайдуки!

Бывший пан Кат достал запасные окуляры, приладил на переносице.

В гайдуки?!

6

Что делает гайдук?

На горе сидит, трубку турецкую курит. Раз затянется – налево глянет, не видать ли где янычара. Второй раз дым вдохнет – опять взгляд бросит, но уже направо. Если что, берет саблю острую и спешит врага в пень рубать. Если ничего – дальше табачком забавляется. Еще гайдук песни поет – такие, что волки окрестные от страха по кустам прячутся. Девок красных любит и добро по правде делит. Увидит, что у кого лишние шаровары имеются – враз отберет и нищему отдаст.

Потому как он, гайдук, за бедняков и общую справедливость.

Где-то так Волмонтович жизнь гайдуцкую и представлял. Понимал – ерунда, разбойники везде одинаковы, что в польских лесах, что в горах валашских. Только выбор невелик оказался. Что ему в родной Польше делать? Склеп семейный обживать? Да и нет больше Отчизны – сгинула Речь Посполита, в легенды ушла. Отчего бы не пожить среди людей вольных? Может, толк выйдет: янычара зарубит, шароварами бродягу одарит.

Обернулся пан Кат – паном Гайдуком.

Ватагу – чету, если по-гайдуцки – собрали малую, с дюжину братьев-дезертиров, кому после Лейпцига деться некуда. Арамбашой – старшим, то есть – пана Гайдука кликнули, а есаулом стал парень с рукой перебитой, Ион Влах. Он и повел новых товарищей в места обетованные. Не на край света – в землю Харамсек, на юг славного Семиградья. Сам он оттуда и был – гулял, душу тешил, а как петля горло обвила, к Наполеону подался.

В Харамсек добрались быстро – на дилижансе, мирными пассажирами. Называлась земля истинно по-библейски, а оказалась обычной австрийской Трансильванией. Янычар там больше века не видели, но и слуги цесаря в горы не совались. Славная жизнь – слева, на горе, наша шайка, справа ваша, а в затылок медведь дышит.

Гуляй – не хочу!

Поначалу пан Гайдук очень серьезно арамбашил. Нашел подходящую гору, две местных четы разогнал, одну в полон взял, еще одну посулами к себе переманил. Пока дрался да хитрил, о голоде не вспоминал. Отвлекся! Стражников в ближайшем городишке напугал, чтоб мимо ходили. С селянами разобрался: от какого хозяйства какие дары защитникам свободы полагаются – и в какой срок.

Вскоре о его чете газеты писать начали. О страшном, кровожадном, но справедливом Казимире Черные Очи. Читал пан Гайдук репортерские очерки, посмеивался, трубку турецкую курил. А потом заскучал. От табака горло сохнет, от песен уши вянут, от красавиц тошнит, а репортеров повесить хочется.

Тоска!

Где тоска, там и голод. Понял пан Гайдук – беда! Достал карты, обучил хлопцев французской игре бульот, вместо жетонов пули свинцовые раздал. Всех обставил, всех «обойщиками» сделал, ссыпал пули в шапку мохнатую.

Тоска, пся крев!

Ион-есаул помог. Вспомнил, что прежний арамбаши зарыл где-то в этих местах клад. Засмеялся пан Гайдук, шапку баранью на затылок сдвинул. Клад? Отчего бы и нет? Прямо как в романах про благородных разбойников.

Искал – и нашел. Быстро, за неделю. Ночами по лесам и склонам бродил, землю слушал. Глядел, не засветится ли в траве красный огонек. А пока искал, двух пастухов встретил. И одного цыгана. Уже потом, когда губы от крови вытер – испугался.

Упырь, х-холер-ра!

Клад знатным оказался – два сундучка с червонцами. Думал товарищей потешить, а вышло, что беду накликал. Передралась чета, в ножи друг на друга пошла. Ион-есаул от золота одурел, не только сундуки себе захотел, но и атаманство. Взялись за сабли. С пятого удара убил пан Гайдук неверного есаула. И едва сдержался, чтобы не вцепиться зубами в свежую плоть, не сожрать до последней косточки.

Запел арию из «Дон Жуана» – финальную, ту, где рядом Командор и хор из подземелья – не помогло. Только хуже стало. Горланит хор в мозгу, чего-то требует, а чего – и помыслить жутко. Рвут мертвецы мертвую душу на части, когтями полосуют, клыками увечат. А ты терпи, молчи и жди – когда прошлое наружу полезет, как труп из домовины.

Золото по справедливости поделил, ушел в кустарник за поляной – и поднес ствол пистолета к виску. Прощай, жизнь посмертная! Выстрелить не успел – хлопцы не дали. Налетели, скрутили, вином отпаивать взялись. Решили, наивные, что от стыда за них, предателей, решил погибнуть Казимир Черные Очи. Выругался пан Гайдук, допил вино, сел табак курить.