Крокодил почувствовал себя идиотом.
— Я просто хотел сказать тебе, что Проба — не главное в жизни…
Экран погас.
Рыбы, которым плевать было на разговоры, ярко-желтые и белые как снег, поводили длинными усами, будто вкус воды доставлял им колоссальное удовольствие. Крокодил устало привалился к стене. Где-то за стенами, под землей, в корнях большого дерева пели местные кроты; голосов было три или четыре, они то сливались, то расходились басовыми и теноровыми партиями. «У-о, у-о, — пели басы, а тенора сперва постукивали, имитируя звук деревянных колокольчиков, потом нежно шипели и, наконец, разражались чистым и светлым: — Еае, еае, а-е-е-е-а-а-а…»
— Информаторий.
— Андрей Строганов?
— Когда мне следует прекратить здесь жить? Когда иссякнет ресурс?
— Через десять часов. Вы получите уведомление.
— Хорошо, мне собираться недолго, — пробормотал Крокодил.
Кроты притихли. Только глубоко-глубоко, кажется, в самом центре планеты, постанывали, призывая самок, заставляя вибрировать почву, басовитые певцы.
— Информаторий.
— Андрей Строганов?
— Обзор истории и культуры Раа. Как можно более полный.
— …Внимание! Ваш ресурс для пользования жильем истекает через три минуты.
— Спасибо, я помню, — Крокодил мял и растирал щеки, будто надеясь вылепить себя заново.
Уже очень давно он не сидел над текстом по десять часов без перерыва. Теперь ему казалось, что глаза у него фасеточные, как у стрекозы, а в позвоночник загнали арматурину. Его новый родной язык не то чтобы сбоил, но ощутимо покряхтывал, переключаясь с бытовой лексики на культурологическую. Может быть, поэтому Крокодил не мог избавиться от чувства, что ему вычурным наукоподобным слогом рассказывают примитивную легенду о сотворении мира — легенду, достойную пещерного племени.
Не было представления о возникновении на Раа разумной жизни. Не было даже гипотез. Мир Раа возник сразу, вне всякого развития, и все было при нем: единое племя с единым языком, природа, понятия не имеющая о хищниках, жертвах и естественном отборе. Во всех источниках, к которым обращался Крокодил, было написано, нарисовано, представлено в объемных клипах-иллюстрациях одно и то же: совершенный, не постижимый человеческим мышлением идеальный образ Раа воплотился в материи по воле Творца. После этого Творец ушел, не попрощавшись, а мир Раа остался, населенный разумными людьми, живущими патриархально и дружно. Просуществовав колоссальный промежуток времени, этот неизменный мир вдруг начал разрушаться; короткий, но страшный период деградации закончился с появлением стабилизаторов: первых искусственных спутников Раа.
Эта поворотная точка считалась «Вторым рождением Раа». Очень скоро, за несколько столетий, сложился новый тип отношений: патриархальное общество, пролетев все полагающиеся этапы, перешло на постиндустриальную ступень.
О принципе работы стабилизаторов Крокодил так ничего и не узнал. Может быть, ему не хватало знаний и словарного запаса. А может, авторы обзоров намеренно забалтывали читателей псевдонаучной белибердой; Крокодил понял одно: стабилизаторы были сконструированы не на Раа. Спутники — местного производства, но вот начинка их — устройства, поддерживающие материю в положении «первично», — подарок, по всей видимости, Вселенского Бюро миграции. Потому что именно в это время Бюро впервые объявилось на Раа, заключило некие «договоры» и первые мигранты со всех концов Вселенной стали появляться в дремучем лесу, удивленно оглядываться, получать «стартовый пакет» и интегрироваться в общество…
Ага.
Крокодил тер щеки, чувствуя, как горит кожа под ладонями. В «докризисные» времена, когда мир Раа был первозданен и неизменен, существовали некие обряды инициации — как в любом первобытном племени. Но только с появлением стабилизаторов, с возникновением на Раа местных отделений Вселенского Бюро миграции возникла Проба в том виде, в котором Крокодил познакомился с ней. Искусственный механизм отбора.
На планете, где, если верить источникам, изначально не было естественного отбора в природе. Ага.
Мигранты, чужаки не могли пройти Пробу. Но могли оставить потомство, если повезет; если местные мужчины и женщины захотят связать с ними жизнь. Или если одинаковые по статусу пришельцы прибьются друг к другу, собравшись в семью, и слипнутся, будто два шарика ртути…
И вот их дети лезут из кожи вон, чтобы пройти Пробу. Потому что таков закон внутри общества, неписаный, но незыблемый: так железные стружки выстраиваются вдоль силовых линий магнитного поля. И через поколение уже нет никаких мигрантов: есть жители Раа, чья единственная цель — сделать так, чтобы дети их, мальчики и девочки, успешно прошли Пробу.
Проба, выходит, основная ценность Раа. Не комплексы орбитальных заводов, не экономика, способная прокормить всех. Не природа, одинаково щедрая и благосклонная на всех широтах, и даже не люди. Проба как священный долг, Проба как общественная святыня. Инструкторы — особая каста, но каждый сопляк знает: сдавая Пробу, ты проходишь испытание перед лицом общества, а инструктор — всего лишь инструмент. «Корпя над сложным чертежом, — подумал Крокодил, — ты отвечаешь не перед линейкой с делениями, а перед законами природы…»
Но почему именно так?
— Информаторий! Устройство власти на Раа, кто такие консулы, принцип работы местного миграционного офиса…
— Государство-община Раа функционирует на принципах демократии. Происходит индексирование граждан по уровню социальной ответственности… Внимание! Ваш ресурс для пользования жильем истекает через минуту. Вы не можете пользоваться услугами информатория с этого терминала. Будьте любезны, убедитесь в том, что вы ничего не забыли в помещении.
— О, круглый хлеб… Блин!
Эта удивительная комната помнила его гордость и его отчаяние, она помнила визит Лизы… Целая жизнь за три дня. Быстро взрослеют мигранты; удивительное дело: теперь Крокодилу было гораздо легче. Теперь, по крайней мере, он знал, ради чего прожить ближайшие дни: найти какую-нибудь общагу, где можно жить без ресурса, подключиться к тамошнему терминалу и спрашивать, спрашивать, выяснять…
— Андрей Строганов!
Крокодил содрогнулся.
— Вам пришел вызов от Айри-Кая. Принять?
— От кого?
— Айри-Кай, он же Махайрод, желает с вами поговорить. Принять?
* * *
На солнце можно было смотреть не щурясь. У станции монорельса стояла девчушка лет шестнадцати и гладила черную с проседью тварь, похожую на помесь пантеры с огромной улиткой. Или гигантского кота с утюгом; тварь перемещалась, вытаптывая траву единственной жесткой подошвой, туда-сюда, и в такт вертела башкой. Ей так нравились поглаживания, что тварь зажмурила шесть глаз, кругом располагавшиеся на пушистой, и ушастой, и усатой, вот ужас-то, голове.