Вскоре за этим едва не случилась драка. Работник искренне не понимал, что он такого сказал; Варана оттащили, вразумили грубыми словами и велели тихо сидеть, пока не поднимается винт. Поесть не предложили — слава Императору, на пристани нашлась бочка с водой и железная кружка на цепи…
Варан, которому давно надоела пристань с ее лабиринтом вонючих нор, тесными складами и спесивыми причальниками, не стал дожидаться винта. Все равно отец поднимется не «после полудня», а самое раннее вечером: даже при половинной накрутке пружину так быстро не завести… Варан тщательно обновил слой копоти на своих очках и отправился в мир горни, под солнце.
Каменная дорога поднималась на пригорок и ныряла вниз, теряясь из глаз. Казалось, она уходит прямо за горизонт. Варан наполовину опустил веки; приятно было воображать, что странствуешь. Что можно идти и идти, с рассвета до заката, и радоваться оттого, что дороге нет конца…
Он прошел сотню шагов. Остановился на пригорке. Теперь перед ним открылся край света — пелена облаков внизу. Дорога спускалась вниз и обрывалась там, где над самой пропастью болтался и дымил погашенный сигнальный фонарь.
А может, прыгнуть, подумал Варан ни с того ни с сего. Оттолкнуться от края — и как в море… Пронизать навылет облака. Увидеть на секунду залитое дождем поддонье. И навеки избавиться от всех разочарований…
Он ужаснулся собственным мыслям. Вероятно, сказывались голод и недосып, и еще то, что он никак не мог набраться решимости и приблизиться к жилищам настоящих горни. Сезон уравнивает, зато межсезонье напоминает о пропасти между верхним и нижним миром. Нила — наполовину горни, а значит, все случившееся летом — змейсихи, пещеры, запах сухих водорослей — приснилось Варану. Виноват сезон — навевает странные сны…
Красно-желтое крыло бабочки, придавленное черепком глиняной вазы, подергивалось на ветру, как живое. Варан, не думая, поднял черепок и взял крыло в руки. Ладони покрылись пыльцой, пыльца взлетела ярким облачком, которое тут же расплылось и растаяло. Крыло осталось в руках у Варана серой, кое-где прозрачной тряпочкой.
Он выпустил крыло, и оно взвилось в воздух почти торжественно, почти красиво — в последний полет…
Варан вытер руки о пучок бурой травы-бархатки, неизвестно как сохранившейся в щели под камнем. Может быть, придумать какой-нибудь предлог? Ведь он, Варан, является носителем тайны и — что очень кстати — никому не обещал хранить ее. Он летал сперва на крыламе, а потом на пластуне, он слушал рассказы Императорского мага, он нашел тайник и едва спасся от стража-заклинания… (В этом месте размышлений Варана передернуло. Надо же, какая гадость — «Ты мертв»…)
Глупо и неестественно будет, если он, Варан, проведя почти целый день наверху без дела, не попытается разыскать Нилу и рассказать ей последние новости. Он вздохнул, еще раз отряхнул ладони, вытер слезы, катившиеся из глаз, несмотря на очки, и направился к сердцу острова — домам, сложенным в незапамятные времена из больших и мелких каменных глыб.
Нет никого хуже слуг, живущих наверху, — так когда-то говорил отец. Варану редко доводилось встречаться с этой породой, но каждая такая встреча лишний раз подтверждала отцову правоту. Я потомственный горни, читалось на лбу у каждого из них. То, что я выношу горшки за княжеским племянником, и отец мой выносил, и дед выносил, — не имеет значения. Я вырос под солнцем, и ты, прячущий глаза за темными стеклами, не смеешь смотреть мне в лицо, как не смеешь взглянуть на взрастившее меня светило…
— Ступай прочь, поддонок, или я позову стражу!
— Что ты здесь делаешь, жаба? В Кишку захотел?
— Я ищу девушку по имени Нила, — повторял Варан, как заведенный. — Она служит во дворце…
— Идиот! Ты думаешь, тебя кто-то подпустит близко к дворцу? Ступай в свое поддонье!
Перед воротами дворца помещался резервуар с водой, там плавали солонухи — две штуки. Варан подкрался поближе; рыбины, и большая и маленькая, были на редкость уродливы. Бесформенные тела их покрывала корка соли; солонухи были едва ли не самым ценным княжеским достоянием, потому что обладали свойством превращать морскую воду в чистейшую пресную — примерно по стакану в день. Отцу нынешнего князя преподнесли их в подарок чуть ли не за сто лет до Варанова рождения, и с тех пор ни один рыбак и ни один путешественник не могли преумножить сокровище, более того, никто не знал толком, где такие рыбы водятся. Поддонки втихомолку радовались этому — неизвестно, как сложились бы отношения верхних и нижних княжеских подданных, если бы пресная вода доставалась верхним без помощи водосборников нижних…
К воротам дворца вел горбатый мостик, красиво отражался в круглом озерце.
— Эй, ты! — стражник у ворот зачем-то поднял копье. — А ну, отойди!
И Варан поскорее отошел. С его-то счастьем — обвинят в покушении на жизнь драгоценных рыб и повесят с облегченным вздохом: наконец-то!
В животе бурчало все настойчивее. Варан вернулся на пристань, зарылся в кучу сушняка и проспал до заката — пока его не разбудили, тряхнув за плечо. Разбудивший оказался отцом — лихорадочно-веселым, непривычно говорливым, не верящим, кажется, в свое счастье, — в который раз потерянный сын снова возвращается живым и здоровым…
Варан отмалчивался — то, что можно было рассказать Ниле в самых красочных подробностях, показалось бы глупой выдумкой, вздумай он поделиться пережитым с отцом. Взвалив на спины по мешку с сушняком (тяжесть невелика, но равновесие трудно удержать — сдувает), они один за другим прошли по причальной доске, навесили груз на крючья по бокам корзины, вернулись за новыми мешками и так, шагая взад-вперед по узкому причалу над бездной, нагрузили на винт восемь мешков сушняка и четыре мешка сухой, еще теплой соли.
Отец задыхался. А Варан ничего — привык, наверное. Придышался к воздуху горни.
Солнце уходило за край облаков. Подсвеченные сбоку, они казались совершенно реальной местностью с горами и пещерами, с деревьями, с обитателями; даже Варан, много раз испытывавший облака на ощупь, загляделся. Уж не та ли это страна, куда уходят горни после смерти?
— Пошли домой, — отец положил руку ему на плечо. — Мать измучилась… Ночь не спала… Пойдем.
Варан кивнул, прекрасно понимая, что дела его наверху закончены, и немного стыдясь того, что о матери за все эти полтора дня не подумал ни разу. Причальник Горюха махнул рукой, давая добро на спуск; отец первым влез в корзину, осмотрел крепления груза, кивнул Варану:
— Император с нами… Загружены под завязку, ну да вниз — не вверх… Давай, сынок.
Варан перебросил ногу через край корзины и в последний раз обернулся на пристань — причальные доски, как растопыренные пальцы, черные дыры складов, два причальника на краю каменного карниза сидят, свесив ноги, поплевывают в бездну, благо поддонкам все равно, плевки или дождь…
Причальники разом обернулись, заметив что-то, невидимое Варану, и через секунду из темного коридора выскочила Нила. Варан моментально узнал ее, несмотря на то, что была она не в привычных брюках, а в платье. Широкополая шляпа сдвинута на затылок, рваной паутинкой болтается светлая вечерняя вуаль — Нила выглядела как настоящая горни, только что проснувшаяся на куче сушеных водорослей.