Р-раз!
Захотелось прыгать мячиком, бегать, кувыркаться, драться с кем-нибудь, совершать подвиги… И летать! Ах, как мне захотелось летать!
Я не удержалась и подпрыгнула. Ещё и ещё; а Оберон ни капельки не изменился. Как будто и не передал мне целую кучу собственных сил!
— Спасибо, — пробормотала я. — Э-э-э… ваше величество. Я теперь точно не засну!
— Собственно, спать тебе не придётся, — немного виновато сказал Оберон. — Я собираюсь взять тебя с собой на разведку. Как ты на это смотришь?
Фиалк не стоял, привязанный, с другими лошадьми, не хрустел овсом; он явился из темноты, молочно-белый, свободный, по-лебединому изогнул шею, сверкнул крокодильими зубами. Карий глаз уставился на меня вопросительно.
— А где твой посох? — спросил Оберон.
Батюшки! Я пришла в такой восторг от его слов о разведке, что забыла своё оружие в шатре! Позор мне на голову!
Я ждала, что вот сейчас он скажет: ну, раз ты так обращаешься с посохом, я не возьму тебя с собой. Я была к этому совершенно готова — но Оберон только укоризненно покачал головой:
— Иди и поскорее принеси.
Я вернулась, запыхавшись, с посохом наперевес, с налитыми кровью ушами:
— Я больше никогда его не забуду, честное слово… ваше величество!
Вместо ответа Оберон взял меня под мышки и легко поднял, водрузил на седло. Я тут же поджала ноги, потому что Фиалк пожелал в этот момент расправить тонкие кожистые крылья. Когда Оберон вскочил в седло за моей спиной, крокодилоконь сложил крылышки, и я коленями почувствовала, какие они тёплые — прямо горячие.
— Ты видишь в темноте?
— Нет, — призналась я.
Он поднёс ладонь к моему лицу. Сквозь щёлочку между пальцами я увидела свет — деревья и скалы будто светились изнутри, каждый камушек объёмно выступал из мрака, но не отбрасывал тени. Оберон убрал руку. Снова сделалось темно.
— Не вижу, — жалобно сказала я.
— Это просто. Закрой глаза…
Я послушалась. Он легко прижал мои веки ладонью:
— Представь, что у тебя во лбу, чуть выше переносицы, прожектор. Как у поезда в метро.
Я засмеялась. Уж очень забавно было здесь, в неоткрытых землях, в чужом странном мире вспоминать о метро.
— Ты не смейся, ты делай…
Я постаралась представить себя поездом. Получилось почти сразу: в последние дни, тренируясь с посохом, я здорово приручила свою фантазию. Вот у меня загорелась, зачесалась точка на лбу…
Оберон отнял руку. Я открыла глаза: вокруг было светло. То есть не совсем светло, конечно, а так, будто на освещённой многими фонарями ночной улице. Только теней не было и всё вокруг походило на объёмную картинку.
— Получилось?
Я оглянулась на Оберона. Борода его в ночном свете казалась стальной, кожа мраморно-белой, а глаза вообще были жуткие — они светились изнутри, бледно мерцали зелёным.
— Ой! — Я даже вздрогнула.
— Что?
— У вас глаза… светятся.
— У тебя тоже светятся, не сомневайся. Ты же смотришь ночным зрением.
— А-а-а…
Оберон тронул Фиалка, и тот пошёл с места сразу в галоп. Я ухватилась за седло; правда, на спине крокодилоконя было не так тряско ехать, как на моём Сером. Казалось даже, что Фиалк не касается земли — а если и трогает её мохнатым копытом, то только для приличия. Я глядела во все глаза — справа от нас тянулась каменная пустошь, слева качал волосатыми лапами чёрный лес. Между деревьями мне виделись вспышки, проблески, чьи-то глаза.
— Вон там! Вон там!
— Это птицы. Они не посмеют напасть.
— Ничего себе птицы — с такими глазищами!
— Это глупости, Лена. Настоящие опасности будут потом. А пока всё спокойно. Мы вошли на территорию нашего врага, а он не кажет носа. С одной стороны, это хорошо. С другой… подозрительно. Будто ждёт, чтобы мы успокоились, расслабились, потеряли бдительность…
— Но мы же не потеряем?
— Конечно, нет. Мы будем внимательными, очень внимательными. Ты ещё что-то хотела спросить?
— Да, — я вспомнила холодок в животе от тех его слов: «карается смертью». — Что это значит — «оставить службу в пути»? Разве есть такие дураки, которые здесь, в этих местах, бросят нас и убегут?
Прямо под копытами Фиалка вдруг открылась трещина без дна. Я разинула рот; Фиалк, как ни в чём не бывало, развернул крылья, на секунду завис в воздухе и, перелетев пропасть, мягко приземлился на той стороне.
— Понимаешь, Лена… Дураков, конечно, нет. Все прекрасно понимают: пока мы держимся друг за друга, у нас есть шанс. Но в пути бывают такие ситуации… Нам будет страшно. Всем. А страх выворачивает из людей чувства, о которых они раньше не подозревали. Начнутся свары, раздоры…
— Как у канцлера и коменданта?
Оберон вздохнул:
— Ты думаешь, они прежде не ругались? Ругались, ещё как. Поэтому их размолвка меня не волнует. Пока. Пока они не вздумают делить власть.
— А принцессы…
— То же с принцессами. Ты думаешь, Эльвира раньше не капризничала? Александр с ней намучился…
Я не сразу сообразила, что Александр — имя принца.
— Так не проще ли, — начала я давно волнующую меня тему, — оставить принцу одну невесту?
— Проще, конечно… И гуманнее. Но невозможно.
Фиалк перелетел ещё через одну трещину. На этот раз я даже не вздрогнула.
— А почему?
— Потому что таковы законы Королевства. Босая девушка, постучавшаяся в ворота рано утром, назвавшаяся дочкой далёкого короля, желающая стать невестой принца, должна быть принята. Принцессы-невесты очень желательны для тонкого мира — они исполнены надежд, вокруг них устанавливается гармония…
— Ничего себе гармония! Вокруг этой Эльвиры?
— Представь себе. Думаешь, она капризничает со зла? Да она борется за своё счастье! Она таким образом хочет обратить на себя внимание принца… И ей это удаётся. Он только о ней и говорит.
— Он же её терпеть не может!
— Это сейчас ему так кажется. А на самом деле он к ней неравнодушен.
— Да-а? — протянула я.
Иногда мне кажется, что я ничего не понимаю в жизни.
Оберон вдруг сдавил моё плечо:
— А вот теперь смотри вперёд. Видишь?
Я посмотрела, куда он указывал. Чёрное уродливое дерево на границе леса и пустоши вдруг забилось, задёргалось — и взлетело в воздух, осыпая камушки с коротких корней. Ветки-лапы хлопали, ствол распрямлялся и складывался, как перочинный ножик. Такой твари я не видала никогда, ни на одной картинке: это была не птица, не ящер, а какое-то летающее безобразие!