«Главное, чтобы пролезла голова…»

Вряд ли всё это сотворила я. Это сделал посох Оберона.

Уйма перевалился через радужный край, просочился в дыру, как кисель, и всем весом упал на меня. А с той стороны, из-за охлопывающейся Печати, протянулась рука с отшлифованными длинными ногтями… Замерла перед моим лицом…

И соскользнула обратно.

Проём закрылся.

Глава 28 Принцы выбирают

Через несколько минут весь замок гомонил и мерцал огнями. В комнате, прежде бывшей кабинетом Гарольда, толпились и мешали друг другу стражники в кольчугах и кальсонах, полуодетый комендант и всклокоченный канцлер. Доска, на которой Гарольд когда-то нарисовал Ведьмину Печать, валялась на полу, рядом валялась я, не в силах подняться, а на расстоянии вытянутой руки от меня сцепились Уйма и Принц-деспот: каждый из них старался задушить другого.

— Помогите ему! — закричала я что было голоса.

Стражники Оберона не поняли, кому надо помогать (узнав среди прибывших людоеда, они в первую минуту вообще растерялись). Какой-то парень в шлеме, но без сапог, принял мою просьбу слишком близко к сердцу: не раздумывая долго, он стукнул Уйму рукояткой меча по затылку. Тот ослабел, и железные пальцы Принца-деспота уверенно сомкнулись на его шее.

— Нет! Не того! Хватайте…

Тут подскочил Принц-пленник и по-братски сцапал деспота за горло.

Я на секундочку потеряла сознание. А когда очнулась — Принца-деспота уже вязали, Принца-пленника унимали, Уйму приводили в чувство, саламандре помогали подняться, и было много света, как будто солнечным днём.

А в дверях стоял Оберон.

У меня гора свалилась с плеч: проклятые принцессы ещё не поседели! Оберон жив, всё не напрасно, есть надежда!

Через секунду на короля глядели все, кроме разве что Уймы, который ещё не пришёл в себя. Принц-деспот — угрюмо. Принц-пленник — прикрыв лицо ладонью, сквозь растопыренные пальцы. Принц-саламандра — с любопытством. В комнате сделалось тихо, только шипел сквозь зубы побеждённый деспот, тяжело дышал Уйма да позвякивала чья-то кольчуга.

Оберон окинул глазами комнату и остановил взгляд на мне. Я не выдержала и потупилась. На секунду мне захотелось вернуться за Печать — хотя бы и в объятия Принцу-чуме. Но в этот момент из-за спины короля показался Гарольд, и я снова задохнулась от радости: моего друга не разжаловали и не казнили, он не убит кочевниками, не впал в немилость оттого, что отправил нас с Уймой за Печать!

Радость схлынула. Остались робость и что-то вроде раскаяния.

Оберон молчал.

— Ваше величество, — дрожащим голосом начала я, потому что не молчать же всю жизнь под этим взглядом. — Разрешите представить вам… в общем, это женихи. Принц-деспот, Принц-пленник, Принц-саламандра…

Я запнулась. Чего-то не хватало. В комнате царил бедлам, голова моя шла кругом, вот почему я сразу не заметила недостающей детали…

— А где Максимилиан? — спросила я шёпотом. — Здесь был мальчишка. Где он?

* * *

И наступил рассвет.

Я сидела в кабинете Оберона и ждала его, глядя на море. А король не шёл.

Мне не хотелось спать. Первое, что сказал Оберон, обращаясь ко мне, — «Оживи», и это значило, что усталость прошедших дней сменилась новой энергией. Король передал мне часть своих немалых сил, и вот я сидела перед раскрытым окном и смотрела, как светлеет небо.

Здесь, в Королевстве, и воздух был другим. И тишина была другая — не зловещая, а умиротворяющая. И я была бы совершенно счастлива, даже в ожидании королевского гнева, который вот-вот на меня обрушится. Ах, как было бы хорошо, если бы мы с Уймой ухитрились выдернуть из-за Ведьминой Печати не троих принцев, а пятерых!

Впрочем, я уже знала, что скажу королю. Пусть только он придёт наконец. Он так и сказал: подожди у меня, я скоро приду. И вот уже рассвет…

Скрипнула дверь. Я подскочила. Вошёл Гарольд. Я хотела соскочить с подоконника, но Гарольд не дал: молча подошёл и обнял меня. И я обхватила его непривычно широкие плечи, и так мы замерли минуты на две.

— Только трое, Гарольд.

Он молчал.

— Ты победил кочевников?

Он кивнул, по-прежнему не раскрывая рта.

— Гарольд, я знаю, что делать. Мы быстренько сыграем три свадьбы, и я вернусь за Печать. Если только Уйма… Уйма!

Людоед вошёл, бесшумно ступая мягкими кожаными сапогами. На нём была чистая широкая рубаха, такая длинная, что из-под неё едва виднелись пришитые к голенищам штанины. Из расстёгнутого ворота выглядывала здоровенная шея в ожерелье синяков — отпечатков пальцев Принца-деспота.

Я высвободилась из рук Гарольда:

— Как ты, Уйма?

— Да что мне сделается? — он ухмыльнулся во всю широкую зубастую пасть. Подошёл, покосился на мой посох, который я прислонила к подлокотнику кресла. Вдруг навалился на меня, обхватил медвежьей хваткой, я готова была запищать, как резиновая игрушка.

— Гарольд. Это девчонка меня вытащила. Меня. Вытащила.

— А сколько раз ты меня вытаскивал? — пробормотала я.

Гарольд обхватил одной рукой круглое плечо людоеда, а другой — меня:

— Я на минуточку… Только на одну минутку… поверил, что вы не вернётесь.

— А мы вернулись! — я захлебнулась нервным смехом. — Гарольд, Гарольд, что тебе сделал Оберон? За то, что ты нас… За это?

— Его величество, — поправил он механически. — Его величество ничего мне не сделал, потому что я должен был немедленно идти против кочевников. Мы отбросили их и освободили заложников, но на другой день началась заварушка у людоедов.

— Что?! — Уйма выпрямился.

— Да. Угробы заключили союз с Шакалами и двинули соединённые силы на Охру Костегрыза…

— Но ведь отец здесь, в замке!

Гарольд помотал чёрноволосой головой:

— Они на то и рассчитывали, что племя ослаблено. Тогда Оберон… его величество… освободил твоего отца. Охра возглавил своё племя…

— Он жив? — быстро спросил Уйма.

— Да. У нас для тебя есть новость… Не знаю, как ты к ней отнесёшься, Уйма.

Уйма сжал мою ладонь.

— Ай!

— Извини, — пробормотал он, выпуская мою руку и глядя на Гарольда. — Какая новость?

— Хорошая новость, — послышалось от дверей.

Мы все разом обернулись.

Оберон прикрыл за собой портьеру. Поймал мой взгляд и вдруг улыбнулся так спокойно и ласково, что сразу же стало ясно: меня не будут ругать! Камень с души свалился, честное слово.