Я знал раньше, что маги занимаются подобными вещами, но никогда не предполагал, что Ларт, мой хозяин, на такое способен.
А человек смеялся, теперь уже точно смеялся, и катался по полу. Я совсем уж было уверился, что это сумасшедший, когда он вдруг замер и зажал себе рот рукой. Потом прохрипел, не глядя:
— Дай воды.
На кухне я вспомнил-таки: вешалку эту преподнёс хозяину его вечный соперник Бальтазарр Эст в знак очередного примирения.
Когда я вернулся в прихожую, тот человек уже взял себя в руки. Лицо его, правда, ещё было безжизненно-серым, но из глаз исчезло паническое выражение; он сидел, привалившись спиной к стене, и массировал лоб и щёки, возвращая им человеческий цвет.
Я протянул ему стакан, он выпил до дна, стуча зубами о стекло. Поставил опустевший стакан, перевёл дух и посмотрел мне прямо в глаза:
— Значит, таков был его приказ?
Я не стал выяснять чей это — «его», и кивнул.
— Что дальше?
Его плохо слушался язык, но он прямо-таки буравил меня глазами.
— Дамир…
Вот как, он меня знал!
— Дамир, что он ещё приказал?
Я сглотнул и пожал плечами.
— Я так понял, — хрипло продолжал он, — что могу… убираться восвояси?
Я глупо улыбнулся.
Он встал, держась за стену. Двинулся к двери. Обернулся:
— Хорошо. Ладно. А теперь… Передавай ему привет. Просто привет от Маррана.
Я стоял на пороге и смотрел, как он уходит, едва переступая негнущимися ногами.
…Это было безумие — передавать ему привет. Это было пустое и глупое бахвальство.
Странный и нелепый человек шагал по дороге. Когда-то его звали Руал Ильмарранен, по кличке Марран.
Ноги на желали подчиняться, потому что за два предыдущих года им не пришлось сделать и шага. Руки, неестественно выгибаясь, судорожно хватали воздух, ловя несуществующие воротники плащей и курток. Пасмурное весеннее небо было слишком светлым для привыкших к полумраку глаз.
По дороге к посёлку шагала ожившая вешалка господина Легиара.
Марран силился и не мог удержать надолго ни одной, самой пустяковой, мысли. Вот дорога, думал он, опустив голову и вглядываясь в раскисшую глину. Это вода. Это песок. Это небо, — тут он пошатнулся, неуклюже пытаясь сохранить равновесие, но не удержался и упал, как падает деревянная палка. Прямо перед глазами у него оказался жидкий кустик первой весенней травки. Это трава, подумал он безучастно.
Откуда-то из глубин отупевшей памяти явился сочно-зелёный луг, над которым деловито вились цветные бабочки, и бронзовая ящерица на горячем плоском камне.
Марран с трудом перевернулся на спину, оттолкнулся от притягивающей к себе земли, руками согнул сведённую судорогой ногу — встал, шатаясь.
Воспоминание помогло ему, позволив хоть немного приостановить хаотически несущийся поток бессвязных мыслей. Он уцепился за один, самый яркий образ: ящерица, ящерица…
Девочка-подросток, чьей самой большой гордостью было умение превращаться в ящерицу. И мальчишка, над этой её гордостью смеющийся.
«А в саламандру умеешь? А в змею? А в дракона? Ну, посмотри на меня! Ведь это так просто!»
Мальчишке ничего не стоило скакать кузнечиком, гудеть майским жуком — а она умела тогда превращаться в ящерицу, и только. Мальчишка наслаждался своим превосходством, хлопал пёстрыми сорочьими крыльями прямо над её головой — она с трудом сдерживала злые слёзы.
«Ну хватит, Марран! Убирайся, можешь больше не приходить!»
Марран вздрогнул.
Он стоял на холме, под его ногами качалась раскисшая дорога, а прямо перед ним лежал в долине посёлок. Вились тёплые дымки над крышами.
Он не принимал решение — ему просто больше некуда было идти.
Непослушные ноги знали дорогу, но шли медленно, так медленно, что он добрался до места поздним вечером. Калитка не была заперта. Дом засыпал — слабо светилось последнее, бессонное окно.
Марран встал у двери, не решаясь постучать. Затуманенное сознание понемногу прояснялось — и по мере этого прояснения ему всё сильнее хотелось уйти.
Но тут дом проснулся.
Что-то обеспокоенно спросил женский голос, застучали шаги по лестнице, осветились окна… Женский голос повторил свой вопрос нервно, почти испуганно.
Дверь распахнулась. На Маррана легла полоса тёплого, пахнущего жильём света. Он заморгал полуослепшими глазами.
Та, что стояла в дверном проёме, пошатнулась и едва удержала фонарь.
…На обеденном столе горели две свечи. Топилась печка; щели вокруг чугунной дверцы светились красным.
Он сидел, уронив голову на руки. В полубреду ему виделась ящерица на горячем камне.
— …слышишь меня?
Он с трудом поднял голову. Женщина стояла перед ним с бокалом тёмной жидкости в трясущихся руках:
— Выпей…
Он начал пить нехотя, через силу, но каждый глоток возвращал ему власть над мыслями и способность облекать их в слова.
— Три года… Три года, Ящерица…
Женщина запрокинула голову, закусила губу:
— Я вдруг почувствовала твоё присутствие. Я поняла, что ты пришёл…
— Прости.
Она сдавленно рассмеялась:
— А я всегда чувствовала, что ты идёшь… У меня голова начинала болеть, и я думала — опять негодный Марран…
Он попытался улыбнуться:
— Да?
Она раскачивалась на скамейке, глядя на него странным, не то насмешливым, не то растерянным взглядом:
— А помнишь, как ты мне хвост оторвал?! И потом носил на шее, на цепочке…
— А потом потерял…
— А я себе новый хвост отрастила…
— А помнишь, как ты меня дразнила? Марран — противный таракан…
— И ещё Марран — хвастливый барабан…
— И облезлый кабан…
Она зашлась смехом:
— Не было кабана, это ты только что придумал…
И продолжала сразу, без перехода:
— А ты живой, Марран… Ты живой всё-таки…
Её смех оборвался.
— Я виноват перед тобой, Ящерица, — сказал с длинным вздохом её собеседник. — Не надо было приходить.
В соседней комнате завозился, заплакал ребёнок. Женщина по имени Ящерица вздрогнула, решительным мальчишеским движением стёрла слёзы и вышла, прикрыв за собой дверь. Маррану показалось, что огонь в печи почернел.
Женщина вернулась, бросила на собеседника быстрый испытующий взгляд — тот ответил неким подобием улыбки: