— Ты, голубчик, отойди и стань вон там, под стенкой. Нечего тебе смотреть сюда, ни к чему…
Я взвился:
— Видите ли, миледи, я сейчас учу его некоторым простым вещам, и ему было бы полезно глянуть… Так, одним глазом.
Купчиха скептически поджала губы. Ларт шагнул вперёд, не сводя глаз со свёртка. Исполненная значительности, дама развернула бархатку. Под её руками тускло блеснула золотая надпись на переплёте.
— Обратите внимание! — похвалилась купчиха. — Это настоящее золото!
— Можно взглянуть? — спросил я, волнуясь.
Книга пахла плесенью, некоторые страницы слиплись, некоторые истлели. Я листал её дрожащими руками, а Ларт тяжело дышал у меня над ухом:
— Дальше… Дальше… Вернись назад…
Текст был написан рунами и мне непонятен, кое-где встречались картинки — ох и жуткие картинки, надо сказать! Странные твари, разрезанные пополам и нарисованные как бы изнутри… Потом чертежи, изломанные линии, и снова знаки, значки, рисунки…
— Дальше… — дышал на ухо Ларт.
Но тут купчиха соскучилась и потянула книгу к себе:
— Обратите внимание, господин Дамир, здесь есть одно забавное место…
Она оттолкнула мои руки, послюнила пальцы и принялась листать в обратном порядке:
— Здесь… Вот… Смотрите!
Страница, на которую она указывала, была написана не рунами, а обыкновенными крупными буквами, даже немножко школьными. Водя пальцами, купчиха принялась прилежно вычитывать по слогам:
— …И тог-да она вой-дёт, и нас-танет вре-мя… Тут не понятно, чего… В откры-тую дверь вой-дёт… Тут непонятно, кто-то войдёт… И при-рав… пре… а, Привратник!
Она обрадовалась, разобрав трудное слово.
— И при-вратник откро-ет… И вода за-густе-ет, как… чёр-ная кровь… И что-то там изойдёт слезами… Дос-той-ны завис-ти полень-я в оча-ге… С неба содрали… Что-то содрали. И она во-ца-рится, и при-вратник будет ей слу-гой и на-мест-ником…
Ларт слушал, подавшись вперёд, я сглатывал и облизывал губы. Купчиха упивалась производимым впечатлением:
— Живу-щие… Пут-ник на зеле-ной рав-нине обре… а, обречён! Но маги — рыдай-те, вопия… вопияйте, кажется. Ваш жре-бий ужас-нее, чем… Не разобрать. Заки-пит над голо-вой… Не разобрать. И втянет во чре-во сво-ё…
— Огонь, загляни мне в глаза… — сказал я неожиданно для себя.
Они оба посмотрели на меня — купчиха и Ларт. После паузы купчиха сказала:
— Вот-вот… Что-то похожее… Забавно, правда?
В этот момент Ларт стремительно выхватил у неё книгу и впился в неё глазами. Ему на руку было то, что купчиха обалдела от такой наглости и временно лишилась дара речи. Легиар читал, уткнувшись в покрытые разводами страницы, а купчиха молча выдирала у него своё сокровище, походя уронив на пол Кошмара. Ларт был сильнее — преимущество в этом поединке было явно на его стороне.
Купчиха неузнаваемо преобразилась в этой борьбе — чопорная колдунья исчезла, а на место её явилась разъярённая базарная баба:
— Отдай, мерзавец! — завопила она, обретя, наконец, утерянный дар речи. — Хамло, тараканья пожива, лакейская морда! Эй! Эй!
Она потянулась за колокольчиком, но Ларт уже оставил книгу и, как ни в чём не бывало, встал у меня за спиной.
Купчиха подбоченилась, похожая на распухшую дождём грозовую тучу, и голосом, не обещавшим ничего хорошего, процедила:
— Или высечь негодяя тут же, при мне, или… — она зашипела, как котёл пара, и шипение это сулило неслыханные беды.
— Я высеку! — воскликнул я со слезами в голосе. — Клянусь небом, высеку! Как только прибудем в мой родовой замок…
Дама никак не могла успокоиться, и тут мне пришла в голову неожиданная мысль:
— А хотите, я его вообще… повешу? — спросил я с воодушевлением.
Наверно, Ларт как-то особенно отреагировал на это блестящее предложение, потому что купчиха быстро взглянула на него и вдруг смягчилась:
— Ничего, — сказала она примирительно, — порки, пожалуй, достаточно.
Ларт, очевидно, вздохнул с облегчением.
Купчиха успокоилась и, обретя душевное равновесие, снова взялась за книгу:
— Обратите внимание, здесь особенно красивый шрифт… И красные чернила!
И она принялась старательно, как ученица, складывать буквы в трудно произносимые сочетания.
Ларт вдруг больно впился мне в плечо. Потом кинулся вперёд и положил руку на текст. Купчиха выпучила глаза.
— ЭТО нельзя читать вслух, — сказал Ларт вкрадчиво. — ЭТО вам вообще нельзя читать!
— Высеку! — закричал я, предупреждая купчихину реакцию. — Высеку, высеку, высеку, высеку!
— ЭТО опасно, — продолжал Легиар, повысив голос. — Если дорожите жизнью, откажитесь от этой книги!
Он захлопнул книгу и зажал её под мышкой, отступая понемногу к двери и повторяя монотонно:
— Откажитесь… Откажитесь…
— Засеку до смерти! — орал я.
Купчиха тем временем впала в некий транс — слова Ларта действовали на неё завораживающе. Взгляд её остановился и затуманился.
— Откажитесь… — напевал Ларт, потом чуть повернул голову и бросил мне сквозь зубы:
— Да заткнись же! — и снова: — Откажитесь… Откажитесь…
— Отказываюсь… — пробормотала купчиха, и тут случилось нечто необъяснимое.
Ларт вскрикнул, как от боли, и выронил книгу. Зашипели, извиваясь, змеи в птичьих клетках, закачалось чучело гигантской жабы под потолком. Захлопала соловыми глазами купчиха, а хозяин опрометью кинулся ко мне и цепко схватил за локоть:
— Немедленно уходим!
Книга дымилась!
Язычки пламени вырывались из-под жёлтых страниц, и страницы по одной сворачивались трубочками, поднимался к потолку дурно пахнущий жёлтый дым. Завыл и кинулся прочь Кошмар. Хриплым басом взревела купчиха.
— Прочь! — крикнул Ларт и волоком потащил меня к двери.
Он увлекал меня вниз, по парадной лестнице, мимо заметавшихся лакеев, мимо испуганной горничной и мальчика на побегушках, всем телом врезался в парадную дверь и, распахнув её, вывалился на улицу, таща меня за собой. За нашими спинами бледно полыхнуло, и в доме купчихи занялся пожар.
Затерявшись в толпе зевак, мы видели, как сиганул из форточки Кошмар, как переругивались растеряно Руви и Куни, как бегали с вёдрами лакеи и всплёскивала руками горничная.
— Знамение… — бормотал Легиар. — Она не далась мне в руки… Какая книга… Знамение!
Похоже, он временно обо мне забыл — и слава небу.
Село было небольшое, зажиточное, опрятное, с невысокими плетнями вместо заборов. На длинных жердях сушились разнообразные глиняные горшки, расписанные цветами и пчёлами. Гордостью местных жителей были ульи и ещё старинный промысел — особенная роспись по глине в тёмно-медовых тонах, изображающая непременно цветы и непременно пчёл.