— Ты, бродяга, с дороги, с дороги!
Звонко перекликались из окон хозяйки, и на мостовую время от времени обрушивался водопад помоев — тогда перекличка сменялась перебранкой.
Надрывались торговцы:
— А вот гребешки, гребешки костяные, черепаховые! А вот чудо-снадобье: намажешь макушку — волосы вырастут, намажешь подмышку — волосы выпадут!
— Цирюльня! Банки, пьявки, кровопускания! Бороды бреем, бреем!
Стайка уличных мальчишек дразнила благопристойного, одетого с иголочки паренька; вдоль стен изваяниями застыли нищие — ветер играл бахромой их лохмотьев, неподвижные протянутые ладони казались тёмными листьями диковинного кустарника. Пронзительное «По-дай… по-дай…» стояло над улицей, хотя запёкшиеся губы попрошаек почти не двигались, только глаза тоскливо и в то же время алчно ловили взгляды прохожих: «По-дай… по-дай…»
Прочь, прочь, к воротам. Эгерт свернул на знакомую, казалось, улицу — она предала его, выведя к прямому, одетому камнем каналу. От зелёной воды поднимался запах плесени и цвели. Над каналом выгибался дугой широкий мостик — Эгерт не помнил этого места, он никогда не бывал здесь, он окончательно заблудился.
Тогда он решился спросить дорогу; первая же особа, к которой он отважился обратиться — степенная, добродушная хозяйка в крахмальном чепце — с удовольствием и подробно описала ему путь к городским воротам. Следуя её указаниям, он миновал две или три улочки, старательно обошёл людный перекрёсток, свернул, где было велено — и неожиданно вышел всё к тому же горбатому мостику через канал. По затхлой воде сновали водомерки.
Помянув недобрым словом женщину в крахмальном чепце, Эгерт снова собрался с мужеством и попросил о помощи тощую, бедно одетую девушку-служанку. Та вспыхнула, и по тайной радости в её скромно опущенных глазёнках Солль понял вдруг, что для этого несчастного создания он вовсе не грязный оборванец, а видный молодой человек, красавец и возможный кавалер. Осознание этого почему-то доставило Эгерту не радость, а боль; девушка тем временем серьёзно и старательно растолковала ему, как пройти к воротам, и пояснения её были прямо противоположны наставлениям хозяйки в чепце.
Наспех поблагодарив несколько разочарованную служанку, Эгерт снова пустился в дорогу. Напряжённо оглядываясь, он шёл мимо лавочек и харчевен, мимо аптеки с живыми пиявками в бутылях и снадобьями в пузырьках, мимо пуговичной мастерской, с витрины которой пялились, как глаза, сотни серебряных, перламутровых, костяных кругляшков… Тёмный переулок с нависшими над ним глухими стенами домов оказался вотчиной своден — в полумраке то одно, то другое сладкоглазое лицо приближалось к Эгерту и, безошибочно определив в нём голодранца, а не возможного клиента, равнодушно отворачивалось. В руках своден страстно, как живые, трепетали шёлковые чулочные подвязки, призванные, по-видимому, олицетворять любовный пыл.
Переулок вывел Солля на круглую площадь; в центре её помещалась статуя на невысоком постаменте. Голова изваяния покрыта была каменным капюшоном. Вспомнив людей в сером, напугавших его на площади, Эгерт не сразу решился подойти поближе и прочитать надпись, высеченную на камне: «Священное привидение Лаш».
С детства слышавший о священном привидении, он, однако, представлял его несколько иначе, величественнее, что ли; впрочем, сейчас ему было не до размышлений. Сделав глубокий вдох, он снова спросил дорогу — на этот раз у юного и кроткого с виду торговца лимонадом. По словам паренька, до городских ворот рукой было подать; воодушевлённый, Эгерт двинулся вперёд по широкой, не слишком людной улице, миновал дом костоправа с приколоченным к дверям внушительных размеров костылём, дом лошадиного лекаря с тремя конскими хвостами на вывеске, пекарню — и, обомлев, вышел всё к тому же горбатому мостику над затхлым каналом.
Казалось, неведомая сила твёрдо решила не выпускать Солля из замкнутого круга. Обессиленный, он прислонился к широким каменным перилам; где-то над его головой звонко ударился о стену ставень и распахнулось окно. Эгерт посмотрел вверх.
В маленьком тёмном окошке стояла девушка. У Солля потемнело в глазах — бледные, будто выточенные из мрамора щёки, тёмные волосы, созвездие родинок на шее… Он отшатнулся — и в следующую секунду понял, что это не Тория, что у этой, равнодушно глазевшей сейчас из окна, лицо круглое и рябое, а волосы цвета прелой соломы…
Он повернулся и с трудом побрёл прочь; на перекрёстке спросил дорогу по очереди у двух прохожих — приветливо и доброжелательно ему указали прямо противоположные направления.
Стиснув зубы, он двинулся вперёд, полагаясь только на чутьё да на удачу; пройдя несколько кварталов, он с беспокойством заметил вдруг пару уличных мальчишек, следующих за ним неотвязно, хотя и на почтительном расстоянии.
Он оглядывался всё чаще и чаще; лица мальчишек, чумазые и деловитые, мелькали в толпе всё ближе и ближе. Внутренне сжавшись, Эгерт свернул раз, потом ещё и ещё — мальчишки не отставали, их становилось всё больше, замурзанные рты широко и нагло ухмылялись. Теперь за Соллем следовала радостно возбуждённая орава.
Эгерт ускорял и ускорял шаг — привычный уже страх нарастал, холодными клещами сжимал горло, набивал ватой непослушные ноги. Солль всё острее ощущал себя жертвой — и чувство это будто передавалось малолетним преследователям, побуждая их к травле.
И травля началась.
Солль не удивился, когда в лопатку ему ударил первый камень — наоборот, ему даже стало легче, что удара больше не надо ждать, потому что он уже нанесён… Но за первым ударом последовали второй и третий.
— Улю-лю! — радостно разнеслось по улице. Прохожие недовольно оглядывались — и шли по своим делам.
— Улю-лю… Дядюшка, дай табачку на понюшку… Дя-адюшка, оглянись!
Эгерт почти бежал. Попросту кинуться наутёк ему не позволяли остатки гордости.
— Дядюшка, на штанах-то дыра! Оглянись!
Несколько мелких камушков метко клюнули его в ногу, в спину, в затылок. Минута — и преследователи настигли его, чья-то грязная рука дёрнула за рукав так, что затрещали ветхие нитки:
— Эй, ты! Не к тебе говорят, что ли!
Эгерт остановился. Его окружили кольцом, здесь были и восьмилетние малыши, и ребята постарше, и пара-тройка подростков лет четырнадцати. Показывая дыры на месте выбитых зубов, вытирая сопли рукавами, поблёскивая недобрыми, сузившимися в щёлку глазами, орава охотников наслаждалась замешательством Солля — тем более сладостным, что самый старший из ловцов едва доходил жертве до подмышки:
— Дя-адюшка… Купи калачик… Подари денежку, а?
Сзади вонзилось острое — не то булавка, не то игла; Солль дёрнулся — орава зашлась радостным смехом:
— Гляди… Гляди, как запрыгал!
Кольнули ещё; от боли у Эгерта навернулись слёзы на глаза.
Взрослый, сильный мужчина стоял в кольце мальчишек, маленьких и слабых, но упивающихся чувством собственной безнаказанности. Кто знает как, но мелкие бестии безошибочно разоблачили в Солле труса, гонимого, жертву — и вдохновенно исполняли неписанный закон, по которому каждой жертве положен и палач: