— Эгерт… Придите в себя. Очнитесь, пожалуйста… Что же мне делать, если вы не очнётесь, а?
Пальцы её немели, отказывались двигаться, а глаза Солля оставались по-прежнему безжизненными. Всё крепнущая уверенность, что Эгерт повредился в уме, заставила Торию покрыться мурашками.
— Нет, — бормотала она, — это слишком… Не надо так, Солль, ну не надо же!
Вокруг кружились, притоптывая, десятки заплетающихся ног, и кто-то драл горло, перекрывая всеобщий шум срамными куплетами.
Тория готова была заплакать, когда широко раскрытые серые глаза наконец дрогнули. Веки упали на них и тут же поднялись снова — теперь Солль смотрел на Торию, тупо и удивлённо.
— Солль, — сказала она быстро, — надо идти домой… Слышите?
Губы его беззвучно шевельнулись, потом шевельнулись снова, и до девушки донеслось:
— Ты кто?
Её прошибло потом — неужели он всё-таки утратил рассудок от пережитого на площади потрясения?
— Я Тория… — прошептала она растерянно. — Вы… не узнаете?
Распухшие Эгертовы веки снова упали, прикрывая глаза.
— Это на небе, — сказал он тихо, — такие звёзды.
— Нет, — она снова схватила его за плечи, — не так… Нету неба, нету звёзд, я Тория, а мой отец — декан, вспомните, Эгерт!
Последнее слово обернулось прорвавшимся всхлипом — Солль снова поднял взгляд. Глаза его странно потеплели:
— Я… не сумасшедший. Вы… не бойтесь, Тория. Звёзды… Созвездие, как родинки… на шее.
Тория невольно схватилась рукой за свою шею. Эгерт снова шевельнул губами:
— Поют…
Откуда-то доносилась нестройная хмельная песня. С ближайшей крыши слышалось сопение: невесть как попавший туда гуляка решительно выворачивал флюгер.
— Это ночь? — спросил Эгерт.
Тория перевела дыхание:
— Да… Сегодня был день Премноголикования.
Глаза Солля затуманились:
— Не нашёл… Не нашёл… Теперь уже не найду… Никогда…
— Скитальца? — шёпотом спросила Тория.
Эгерт с трудом пошевелился, сел, опираясь на стену. Медленно кивнул.
— Но на будущий год он явится снова, — сказала она как могла беспечно.
Эгерт покачал головой:
— Целый год… Я уже не доживу.
В словах его не было ни капли рисовки или кокетства, только спокойная уверенность.
Тория будто очнулась:
— Солль… Надо уходить. Вставайте — и пойдём.
Не двигаясь с места, он снова тяжело качнул головой:
— Я не могу… Я останусь. Вы… идите.
— Нельзя, — она старалась говорить как можно убедительнее и мягче, — нельзя, Эгерт… Вас здесь растопчут, пойдёмте…
— Но я же не могу, — пояснил он удивлённо. И продолжал без перехода, будто раздумывая: — Жук без крыльев… Тот был без крыльев. Назад… нельзя. Не выходит, мама… Почему не получается? Мёртвые… Наверное… не ходят. Назад нельзя!
Глаза его снова затуманились. Впадая в панику, Тория принялась изо всех сил трясти обмякающие плечи:
— Ты живой! Ты живой! Эгерт! Вставай, ну!
— Тория, — прошептал он отрешённо. — Тори-я… Такое имя… Я живой. Нет, не то. Тория… — он протянул вперёд ладони, сложенные лодочкой. — Это будто бы бабочка… Села на руку, сама… Будто подарок… Один раз в моей жизни… И я убил её, Тория… Тогда, в Каваррене. Убил… его. И убил себя, потому что… — он разнял ладони, будто пропуская через них невидимый песок, — потому что потерял… Торию, — он бессильно откинулся назад.
Она смотрела на него не отрываясь, не зная, что и сказать.
— Это правда — ты? — спросил он шёпотом. — Или это всё-таки… меня встречают… там?
Тория испугалась:
— Нет… Это я…
Он неуверенно протянул руку и осторожно коснулся её щеки:
— Ничего и никогда у меня не было. Нищий… Солль. Небо пустое, ни звёздочки… Ничего… настоящего… Одна только Тория… Ничего нет. Дорога горячая, солнце… И я один… Не надо бы мне жить. Я… там. Спасибо… что я тебя видел, — его рука упала. — Спасибо, милая Тория…
— Солль… — прошептала она испуганно.
— Так горько, — сказал он, снова опуская веки. — Ожерелье из звёзд… Я так обидел тебя. Никогда в жизни… Прости…
Он вздрогнул. Открыл глаза:
— Тория… Площадь убийц. Убийцы на плахе, убийцы на площади, и я — убийца… Головы, глаза, зубы, рты… Почему никто не хочет… меня прикончить?! — он вдруг рванулся, почти что встал — и снова сник, осел, обмяк.
— Эгерт, — сказала она глухо. — Об этом нельзя сейчас думать. Если ты сию секунду не встанешь… Я не знаю, что сделаю, — и она в самом деле не знала.
— Уходи, — отозвался он, не открывая глаз. — На улице… Много всякого. Праздник… Ночь. Они захотят… Если они захотят насильничать, я не спасу тебя, Тория. Я буду рядом и буду смотреть… А помочь не смогу… Уходи, — и он поднял веки, и Тория встретилась глазами с его безнадёжным, ласковым, полным боли взглядом.
— А вот не бойся за меня! — выкрикнула она, пытаясь справиться с непонятным чувством, вдруг сдавившим ей горло. — Я сама за себя… Вставай!
То ли голос её обрёл особую повелительную силу, то ли Эгерт наконец-то начал приходить в себя — а только общими усилиями они смогли поставить на ноги тяжёлое, неповоротливое Соллево тело. Тория подставила шею — рука Эгерта теперь лежала у неё на плечах, и даже сквозь грубую ткань платья девушка чувствовала, как рука напрягается, боясь причинить ей боль.
— Да смелее, — прошептала она, пытаясь встать поустойчивее, — держитесь, Солль… Ерунда, пойдём…
Идти оказалось тяжелее, чем она думала. Эгерту совсем не служили ноги; отчаявшись не раз и не два, она наконец выдохнула:
— Нет… Так не выйдет… Я схожу в университет… Позову на помощь…
Солль тотчас же осел на мостовую, да и Тория едва устояла; испытывая странную неловкость, повторила как можно увереннее:
— Я быстро… Тут не очень… Далеко. Вы подождите, да?
Он поднял голову. Тория увидела его глаза — и опустилась рядом:
— Эгерт… Да я же не брошу… Я людей позову, отец поможет… Эгерт, я не брошу тебя, клянусь…
Солль молчал, опустив голову. Тихо уронил:
— Конечно… Иди.
Она посидела рядом, потом сказала бодро:
— Да нет… Мы сами дойдём. Мы отдохнём немного, и будет легче… Да?
По прежнему не глядя, Эгерт взял её руку. Она вздрогнула — но не отняла.
Он долго-долго разглаживал пальцами её ладонь. Потом сжал — не больно, но Тория ощутила биение пульса в его ладонях: