Называясь падальщиком, он на самом деле падалью не питался. Он лишь использовал стерву [19] как приваду для жирных и вкусных мух, спешащих на запах плоти, разлагающейся под солнцем. Найденное пауком двуногое существо ещё не начало источать лакомый дух, оно ещё не совсем умерло, но тенётник знал, что на жгучем солнцепёке ждать осталось недолго. Если он успеет оплести умирающую прикормку паутиной, очень скоро можно будет начинать пиршество, звать на угощение подругу, зачинать с нею потомство…
Пауку жилось у озера нелегко. Падаль в окрестностях Вороньего Гнезда никогда не была обильной и частой. Еле-еле хватало совсем с голоду не помереть.
Не потому, конечно, что в Особенном месте, созданном Кузнецом как благословенный храм Жизни, совсем не водилось смерти. Нет, жизнь и смерть не могут обойтись одна без другой. Старик ловил рыбу, ослик щипал подросшую травку, мыши искали семян, птицы подхватывали червей — и старались не попасться на глаза орлам, недреманно кружившим в мареве высоких небес… Но что такое тщедушный комок шерсти или пуха, изорванный хищными когтями! Поди разыщи его, да в пути сам не угоди кому-нибудь на обед!
Сегодня пауку сказочно повезло. Кажется, времена начали меняться к лучшему…
В умирающем, воспалённом сознании человека его собственные мысли начали удивительным образом переплетаться с короткими хотеньями падальщика. Да столь причудливо, что одна мысль тотчас рождала другую, неожиданную и до крайности интересную, требующую дальнейшей работы ума. Но разум отказывался трудиться, и умирающего старика снедала досада. Настолько, что, устремившись в погоню за каким-то особенно ярким образом, Горный Кузнец даже очнулся, вывалился из мучительного бреда.
Он сразу понял, что это просветление гаснущего рассудка — последнее. Больше он не очнётся, не успеет додумать что-то ослепительно важное. Самое важное в жизни. Такое, что могло бы по-настоящему приблизить его к пониманию Истины.
Досада переросла в гнев.
Как же проползти эту полоску песка, дотянуться и припасть к спасительной влаге? Как заставить двигаться непослушную плоть, как принудить её удержать в себе душу? С озера тянул ветерок, он нёс запах спасения. Так близко! И недостижимо!
Это поражение станет не единственным в жизни, но наверняка — самым последним…
Если он даст себя победить.
Горный Кузнец полагал, что избавился от страха смерти уже давно. Мавут, помнится, ему люто завидовал. Он всё пытался выведать, в чём же тут дело, и ещё больше негодовал оттого, что его расспросы лишь смешили наставника.
Мавут… Он ведь не родился чудовищем. И кровные родители Бусого были добрыми детьми, славными и смешливыми. Они смотрели на мир доверчиво и открыто, любили родных, играли с друзьями… С чего всё началось? Когда состоялся тот первый, роковой шаг? Как уберечь от непоправимого Бусого и Таемлу? Отчего закрыло туманом Поток, не стоят ли они на пороге прямо сейчас? И готовы перешагнуть его, но покуда колеблются?
Он так и не открыл тогда Мавуту причины своего бесстрашия. Он полагал, что когда-нибудь ученик поймёт это сам. Уразумеет, что боязнь умереть есть обычная боязнь неизвестного. И не больше. Но ведь на пути Истины каждый новый миг сулит неизвестность. И грядущая смерть — лишь очередная загадка в веренице бесчисленных тайн. Чего тут бояться?
…Почему же так страшно чувствовать, как на жгучем солнце из тела стремительно испаряется жизнь? Может быть, оттого, что, удалившись за край, он уже не сумеет помочь двум полюбившимся ему малышам?
В это время по песку протопали маленькие копыта, и рядом с Кузнецом появился ослик. Сочувственно обнюхал старика, ухватил его зубами за безрукавку и, пятясь, начал подтаскивать к воде.
Вечером Горный Кузнец рассматривал цепочки крохотных следов, оставшихся на песке. Он не помнил, как вода смывала с него паутину, и лишь следы убедили его, что ему не померещилось и падальщик действительно приходил.
Это значило, что он в самом деле должен был умереть.
В Вечной Степи искони соблюдали обычай приносить пойманного паука к постели больного. Если мизгирь пытался удрать, за жизнь человека следовало бороться, сколь бы близким к смерти тот ни казался. Если же паук затаивался в ожидании или, паче того, торопливо принимался за своё дело, все понимали: надежды нет никакой.
Падальщики не ошибались… Эти твари ошибаться попросту не умели. Значит, сегодня не обошлось без помощи свыше, без того, что у людей называется чудом. Боги всё-таки не отступились от Своего младшего брата, дерзнувшего впрясть в великую гармонию Сотворения Жизни собственный голос.
Ему даровали ещё какое-то время. А с ним и способность с рассветом вновь присмотреться к плывущим в Потоке двум маленьким щепкам…
Человек, которого Бусый с Ульгешем когда-то знали для себя как бывшего венна, заново учился стрелять из лука.
Теперь у него было новое прозвище — Шульгач, то есть Левша. Так после поединка с Соболем нарёк его Владыка. Звучало справедливо, хотя и с оттенком пренебрежения.
Обрубок руки почти не болел, Мавут умеет лечить. Он многое умеет. Ему ведомо искусство быть великодушным. Особенно к своим названым сыновьям. Вот и Изверга, бывшего венна, он ни словом не попрекнул за неудачу в землях его прежнего племени. Встретил как ни в чём не бывало, обнял, за стол усадил, позаботился о полученной ране. Подсказал, что делать, чему научиться, чтобы править службу, как до потери руки. Ну, или почти…
И всё вроде было бы хорошо, не награди его Мавут новым именем. Знал ли Владыка, что в языке веннов «шульгач» был не только «леворуким», но ещё и «никчёмным», «негодным»?
Не спросишь…
Вздохнув, калека вновь поднял лук. С Владыкой не спорят. Можно только доказать, что не такая уж он обуза для семьи. И тогда Мавут даст ему новое имя. Владыка умеет давать имена своим людям. Точные имена, отражающие самую суть человека.
К правой культе Шульгача ремнями было пристёгнуто устройство с особым хитрым крючком. Если им действовать правильно и умеючи, крючок мог цеплять и натягивать тетиву, да ещё и удерживать при этом пятку стрелы. А потом отпускать напряжённую тетиву, отпускать легко и мягко, чтобы не сбивался взятый прицел.
Вот только управляться с луком отныне приходилось совсем не так, как с детства привык Шульгач. Мавут объяснил новую науку, сам показал, что за чем следует делать. Откуда он столько знает? И как человека в оборотня превратить, и как мысль свою на другой край света отправить, и как однорукому стрелы метать…
«Вот потому он и Владыка, а я — никчёмный Шульгач!»
Дело не ладилось. Бывший венн подержал у лица остаток руки, ожидая, когда под ремнями в обрубленных жилах перестанет тяжело и больно толкаться кровь, и начал всё с начала.