Торжествующе улыбнувшись, он протянул руку к сумке. Ладонь обняла мокрую холстину, и он понял, что победил.
— А-а-а-а-а-а-а!..
Тело Ульгеша вдруг смяла, скомкала и поволокла в темноту не знающая жалости сила.
Прежде чем мир поглотила багровая вспышка, он успел понять, что его тащили к Бучилу…
Крик Ульгеша до деревни Волков, конечно, не долетел. Но и неуслышанным не остался. Крепко спавший Бусый вскинулся на лавке, открывая глаза. Сердце отчаянно колотилось, как бывает после страшного и безысходного сна. Вот только ничего такого ему этой ночью не снилось. Он бы запомнил.
Он снова лёг и, надеясь успокоиться, начал привлекать к себе хорошие и добрые мысли. О том, например, что бабушка Отрада собиралась наутро печь калачи. Самые первые в заново возведённой печи для хлеба. Калачи!.. Бусый ощутил, как рот наводнила слюна. Мягкие и хрустящие, похожие на сольвеннские сумочки… С толстыми животками и вкусными ручками-перевяслами. [26] Может быть, им с Ульгешем даже будет доверено вымешивать тесто. Бабушка очень волновалась, хороши ли поднимутся калачи. Если вдруг подгорят или, хуже того, опадут, возьмутся закальцем, [27] — беда! Хоть всю печку заново бей…
«Не горюй, бабушка! — мысленно обратился Бусый к Отраде. — Если что, снова натаскаем глины, созовём ребятню, и тогда мы с Ульгешем…»
Ульгеш!!!
Бусый понял наконец, что его разбудило. Эхо далёкого крика в тишине, порождённой отсутствием привычного дыхания рядом.
Где Ульгеш?..
Бусый вновь резко сел и, заранее холодея, принялся обшаривать лавку подле себя. Вот сейчас «головешкин сын» вскинется и обиженно замычит спросонья, потревоженный слишком резким толчком…
Рядом было пусто.
Ну да, чернокожий всё искупал своё давнее небрежение и собирался сегодня подольше посидеть с книгой и светцом… Что же не даёт успокоенно зарыться в одеяло и повернуться на другой бок?
Ульгеш…
Этот крик!
Между прочим, маленькому Летуну тоже не лежалось спокойно. То затихнет под лавкой, то примется хромать по клети туда и сюда, что-то нюхать, скрести лапой дверь…
Бусый отодвинул его и выскочил вон, чуть не на ходу натягивая штаны. Ветер тут же швырнул ему в лицо мокрую тьму, едва не загнав мальчишку обратно в тепло, но Бусый устоял. «Ульгеш! Ульге-е-еш! Где ты?» Беззвучный зов улетел в ночь и… негаданно вернулся, принеся зримый ответ. Страх за друга понудил умение Бусого приоткрыться новым и неожиданным образом. Прежде он видел только нити-намерения, а вот следы — никогда. Теперь же ему туманной светящейся прядью, кошачьей тенью во тьме явился след Ульгеша. Такой, каким его, верно, видел лесной родич, обладатель зрячего носа. След был тусклый от беспросветного страха, лишь там и сям пересыпанный искрами и блёстками отчаянной решимости. Он тянулся из деревни куда-то за расчистки, через Бубенец… На болото.
«Вот, значит, какое небрежение книжное отправился искупать! Ну хитёр! И правды не сказал, и неправдой рот не запачкал…»
Мысль о том, что вообще-то надо бы первым долгом бежать к дедушке Соболю, посетила Бусого уже в лесу. Когда он во все лопатки нёсся давешними тропинками, уже чувствуя впереди мерное дыхание Защитника. «Ульге-е-еш!..»
Сейчас тот отзовётся, обнаружится где-нибудь между Зверем и островком. Остановится, и Бусый, настигнув, перво-наперво расквасит ему нос. За то, что удрал таким вот тишком, с собой не позвал. Ты, скажет, не Сын Леопарда, а рукавица колотковая… [28] молью траченная…
Ульгеш не откликался.
Бусый с разбегу взлетел на скалу, вгляделся в зеленоватое, почему-то совсем его не удивившее марево над болотом… И в животе растёкся мертвенный холод: Ульгеша нигде не было видно. Его след обрывался у островка. Так, словно мономатанец схватил свою книгу — и вместе с ней кувырком бултыхнулся в Бучило… Хотя нет. Последний обрывок следа был какой-то скомканный, мятый. Ульгеш не сам прыгнул в мочажину. Его туда затащили.
Теперь там один за другим поднимались к поверхности большие — со скалы видать — пузыри мертвенного огня…
И что же теперь делать? Бежать к Бучилу? Чтобы ещё один крик прозвучал и новые пузыри пошли?
А потом за ним, Бусым, того гляди, в болото прыгнет и Синеока, с неё станется. А там — Итерскел с Соболем…
Нет, нельзя.
Но как же быть? Смириться ли с тем, что страшная птица уволокла друга в пучину?
Мавут…
Но если Мавут, ему не Ульгеш нужен. Что Ульгеш? Так, под руку подвернулся…
Думал ли Бусый, что станет когда-нибудь не прятаться от ненавистного недруга, не вызов ему бросать, а сам его к себе позовёт? Да ещё будет с сумасшедшей надеждой ждать появления страшной птицы?..
Он прыгнул с камня, как в омут под Белым Яром, так же отчаянно и безоглядно…
…Кнут со свистящим шипением распорол ночной воздух, и чернокожий пленник, сжавшись в беспомощный комок, под хохот Мавутичей покатился по каменной площадке. Мир вспыхнул багровым и стал одной пронзительной болью. Ей не было ни окончания, ни перерыва. Обмочившийся, ослепший, окровавленный Ульгеш не мог больше даже кричать. Скорчившись, он только закрывал локтем лицо, а другая рука что-то прижимала к животу, он давно забыл — что.
— А-а-а-а-а…
Мавутичи забавлялись, перебрасывая один другому кнут. Удары были не очень сильными. Иначе забава окончилась бы слишком скоро.
Вот кнутом завладел Хизур и уже оскалился, отводя руку назад, но на запястье вдруг тяжело легла чья-то ладонь.
— Хватит бы…
На последнем слове полетел наземь уже Шульгач. Хизур ударил его опять-таки не в полную силу, чтобы не разгневать Мавута. Если Владыка захочет, он убьёт сам. Убьёт так, чтобы всем другим было видно и понятно его правосудие. Схватки между «детьми» ему не нужны.
И эта стычка не укрылась от внимания Мавута, тем более что касалась она не только Хизура и Шульгача. Мавутичи ведь не сами нашли себе развлечение, кнут дал им Владыка. То есть Шульгач, по сути, не Хизура за руку ухватил.