Когда они перевалили на ту сторону, Сигурд стал иногда замечать за собой, что его воспоминания о прошлых годах жизни начинают тонуть в сыром промозглом тумане. Временами всплывало то нахмуренное лицо Фарамарза, то крыльцо дома в Вайнганге, то пятнистый силуэт Оркнейской лани или холм на могиле Тварьца Эхиона, – но сосредоточиться на них с каждым шагом становилось все труднее. Спускаясь вниз по юго-восточному склону Ырташа, он словно все глубже погружался в некую атмосферу забвения и безразличного спокойствия, царившую здесь. Когда он спросил об этом у Даймона, тот лишь грустно усмехнулся и сказал всего два слова:

– Пенаты Вечных…

– Тогда почему они не действуют на тебя? – спросил Сигурд.

– Ты же их потомок, а не я…

После этого разговора Даймон долго молчал, идя впереди и не оборачиваясь.

Но одно Сигурд помнил ясно – смех мертвой Калорры. Смех, холодную невидимую ладонь у себя на щеке и тело Брайана Ойглы, сползавшее по забору; и женщину, становящуюся туманом.

Эта память гнала его вперед, как слепни гонят обезумевшую лошадь.

Уже вторые сутки они спускались вниз, и жидкая растительность обещала вскоре перейти в более серьезную поросль, а там…

2

Зу охотился. Сейчас он остался единственным добытчиком, поскольку Даймона скрутил особенно сильный приступ, и Сигурд делал вид, что поглощен упаковыванием вьюка, а сам с тревогой поглядывал в сторону неподвижного Пустотника, белого, как снега Ра-Муаз.

Собственно, сами слова – СИГУРД, ДАЙМОН – не имели для ловчего удава никакого значения. Он их даже никогда не слышал по причине природной глуховатости. Зато он прекрасно ощущал любую вибрацию, и поступь салара или кашель Даймона Зу не спутал бы с шагами и сотрясением грудной клетки никого другого.

Зу мыслил образами – и даже не мыслил, а переживал, чувствовал, ощущал; и при взгляде на Пустотника в плоской голове змеи сразу вставал яркий осенний лес, сброшенная старая кожа и он сам – еще маленький змееныш – застывший перед всем великолепием тугих колец патриарха пресмыкающихся, лениво скользящего мимо…

Образ другого, Скользящего в сумерках – того, единственного, отличного от всех, – нельзя было описать известными человеку словами, но этот образ удав мог утратить лишь вместе с жизнью.

Своей собственной, долгой, но от этого не менее ценной. Ценной – и все же…

А сейчас Зу охотился. Сам он уже давно успел насытиться: местная живность, похоже, никогда не сталкивалась со змеями его породы, и здешние чешуйчатые пигмеи были даже не ядовиты – но, борясь с сонливостью набитого желудка, он понимал, что должен приволочь к месту их стоянки мясо. Другой еды Зу не представлял – разве что яйца, но где их найдешь в таком количестве…

Мясо как раз сидело перед ним, завороженно глядя в стеклянные глаза Зу, и тихо дрожало ушами. Мяса было немного, но для начала сойдет… Зу собрал и распустил свое длинное тело, обвитое вокруг корявого ствола, хвост его коснулся земли – и тут произошло непредвиденное.

Серый зверь, отдаленно напоминавший мелкорослых собак Вайнганги, выскочил на поляну, часто дыша и поводя боками; потом взгляд его равнодушно скользнул по удаву, слившемуся со стволом, упал на парализованное трясущееся мясо…

Первые секунды Зу просто не мог оправиться от потрясения, а наглый зверь уже успел приступить к трапезе и даже сожрать изрядную толику чужой добычи. Потом удав приоткрыл пасть, узкий язычок мелькнул между мощными челюстями – если бы Зу умел улыбаться, можно было бы сказать, что он улыбнулся, – и события стали развиваться со стремительностью… да, именно, со стремительностью, атакующей змеи.

В какой-то степени такая редкая наглость заслуживала некоторого поощрения, и Зу ударил не в половину, и даже не в четверть полной силы. Но этого оказалось достаточно, чтобы серый мародер взвыл и отлетел на три-четыре шага, подавившись ворованной добычей. Затем зверь – Зу попросту не обратил внимания, что перед ним самка, – попытался подняться на ноги, снова упал; и в это мгновение кусты затрещали, выпуская на поляну еще четверых таких же зверей, и ничего хорошего ждать от них явно не приходилось.

Зу отпустил ствол, спускаясь на землю, и его голова вознеслась над опорными кольцами на всю высоту боевого уровня. Грозное шипение расплавленной лавой потекло по притихшей поляне; сбитая самка замерла и тихонько заскулила.

Волки обошли удава облавным полукругом и присели на задние лапы, глухо ворча.

* * *

…Предательская тишина обманула Сигурда. Только что он слышал шипение Зу, идя на знакомый звук, и вот – тишина… Так, налево, еще раз налево, и через вон тот колючий кустарник…

Они вышли одновременно. Сигурд успел сделать лишь шаг по направлению к Зу, когда между рычащими волками появился высокий юноша в короткой кожаной куртке и немедленно кинулся к лежащей на земле волчице. Он упал на колени, поднимая голову зверя, оттирая розовую пену с полуоткрытой пасти, потом юноша запрокинул голову к небу, и из человеческого рта вырвался тоскливый и протяжный волчий вой.

Стая ощетинилась и злобно подхватила вой – но с совершенно другими интонациями.

«Перевертыш, – подумал Сигурд, и сам удивился своему равнодушию. – Перевертыш с мечом за поясом. И меч-то, похоже, саларский…»

Сигурду не хотелось убивать. Здесь – не хотелось.

Дома это была работа и долг. Дома он знал – за что. А здесь не знал…

«Плохой из меня салар, – еще успел подумать Сигурд, – думаю много…»

В следующую секунду юноша посмотрел в его сторону, заметил серый плащ и бросился вперед, выхватывая меч.

Волки не двигались. Зу ждал. Поединок между вожаками – дело святое. А удав… удав следил за волками, не доверяя этим странным собакам.

Сигурд ощутил привычную тяжесть дареного Фарамарзом клинка, затем глянул на выставленную далеко вперед руку противника и понял – поединка не будет.

А убивать ему не хотелось. Пойми, наставник…

* * *

…Солли впору было плакать от бессилия. За его спиной молчала стая и извивалась гигантская тварь из горячечных снов; за его спиной жалобно поскуливала искалеченная Вайл, а перед ним возвышался ненавистный Мертвитель, и в глазах убийцы мерещились Солли насмешливые огоньки…

Трижды бросался он на врага, и трижды меч, взвизгнув, вырывался из его руки, а сам Изменчивый, не удержавшись на ногах, постыдно шлепался на землю. В четвертый раз Солли даже не стал подниматься. Он сидел, скорчившись от презрения к самому себе, и слезящимися глазами следил, как Мертвитель медленно вкладывает свой меч в ножны, поворачиваясь к Солли спиной, и делает бесконечно долгий шаг к зарослям.

И еще один шаг.

Слезы высохли сами собой. Солли бесшумно вскочил, и рука его сдвинула отворот куртки, привычно сжимая ребристую рукоять метательного ножа. Изменчивый чуть присел, замахиваясь, – и Мертвитель неожиданно обернулся, сведя густые брови в одну черную полосу, отчего задохнувшийся Солли вспомнил его лицо.