— Приезжай, приезжай, — все тем же угрожающим тоном крикнула она ему вслед. — Толька тебе морду-то начистит, тварь чертова! Всю жизнь мне испортил, гад! Всю жизнь извозюкал, сволота!
* * *
— Она так долго кричала, даже посуду била, — закончил свой рассказ Губанов. — Это я уже с улицы услышал, когда за дом заворачивал. Хотя посуды у нее уже и не осталось вовсе…
— И вы с ней больше не встречались? — уточнила я.
— Нет, встречался, — возразил Губанов. — Сразу после того, как узнал о смерти Сережи. Прямо из милиции я поехал к ней.
— И что же было на этот раз? — заинтересовалась я. — Как она восприняла известие о смерти сына?
— Да как… — махнул в сердцах Губанов. — Поплакала минут пять да за водкой пошла. Вернее, я… пошел, — опустил голову Владислав. — Потому что очень плохо на душе было.
Я понимающе кивнула.
— Они ведь мне даже не сообщили о смерти сына, эти работнички детдомовские! — продолжал сокрушаться Владислав. — Надеялись, видно, что я передумаю Сережку забирать и не приеду больше.
Я снова кивнула: я помнила нелепые объяснения Морозниковой по этому поводу, но не стала рассказывать о них Губанову.
— И что же было дальше?
Губанов еще раз тяжело вздохнул.
— Слава богу, хоть этого сожителя ее дома не было. Правда, потом он все-таки приперся, и все стало еще хуже.
— Почему? — поинтересовалась я.
— Да потому, что перед его приходом с Антониной еще возможно было нормально разговаривать. Даже несмотря на выпитую ею водку. А когда он пришел, то…
* * *
Анатолий явился злой, как собака. Ему в очередной раз не заплатили денег за работу, а проще говоря, выперли вместе с напарником с колхозного рынка, где они подрядились разгружать ящики с рыбой. Несмотря на их опухшие и небритые лица, экспедитор по простоте своей душевной понадеялся на этих работничков. Работники доверия не оправдали: несколько ящиков их трясущиеся руки просто не удержали и вывалили содержимое на землю, пяток килограммов рыбы они попытались продать на том же рынке, и им это частично удалось: два карпа были проданы за пятьдесят рублей, на которые немедленно была приобретена бутылка дешевого спирта, тут же на радостях и распитая. Одним словом, приехавший через два часа экспедитор застал обоих грузчиков ползающими по снегу, пьяно матерящимися и пытающимися собрать вывалянную в снежной грязи рыбу. После этого оба были с позором отправлены восвояси.
Самое обидное-то было в том, что спирт кончился, а денег у Анатолия не было ни рубля. И шел он домой злой, в полной уверенности, что даже пожрать ему там толком не удастся, и согревала его только мысль, что сейчас он сможет успокоить свои нервы, начистив Тоньке морду — и за неприготовленный ужин, и за то, что она, собака такая, наверняка отыскала его заначку и всю выхлебала.
Но и здесь несчастного Анатолия поджидало разочарование: Тонька была не одна. Рядом с ней в доме находился какой-то тип, явно не понравившийся Анатолию с первого взгляда. Тип был тщательно выбрит, хорошо одет и вообще вел себя не как нормальный мужик, с которым можно, предварительно набив ему морду, обняться, как с родным, выпить водочки и, поговорив по душам, решить все проблемы. Кстати, бутылка на столе стояла. Но Тонька, зараза, конечно, умудрилась ее ополовинить.
«Спасибо хоть, что половину оставила, о муже родном в кои-то веки позаботилась», — подумал Анатолий. Перспектива выпивки его, конечно, порадовала, смущал только этот непонятный, невозмутимый мужик, с которым Анатолий явно не знал, как себя вести.
— Добрый вечер, — спокойно сказал мужчина и поднялся со старенького табурета, собираясь уходить. Но такое начало, совершенно понятное для любого нормального человека, Анатолию показалось неожиданным, нелепым и просто неадекватным. Как это уходить? А разобраться? Узнать, что он здесь делал и вообще по какому праву приперся к его законной бабе? А набить морду, в конце концов?
— До свидания, — без всякого перехода сказал мужчина, двигаясь к вешалке и снимая с нее замшевую куртку.
Анатолий еще отметил, что тот бросил взгляд сначала на недопитую водку, затем на Антонину, после чего решительно взял бутылку и сунул ее в карман. Вот этого стерпеть не могли уже ни Анатолий, ни Антонина. Заголосили они практически одновременно:
— Поставь бутылку, ты мне ее купил! Хоть что-то жене бывшей оставь!
— Куда берешь, гад! — Анатолий еще и рванулся вперед, пытаясь выдернуть вожделенный предмет из рук мужика. И ему это даже удалось, поскольку по комплекции парень явно уступал нынешнему сожителю Антонины.
— Вот, Толя, — плаксивым голосом заговорила Антонина. — Вот этот гад, про которого я тебе рассказывала! Это он меня бросил, это все он! Всю жизнь мою исковеркал!
— Ах, так это ты! — победно ухмыляясь, произнес сожитель Антонины. — Давно я с тобой поговорить хотел, да только поймать не мог!
Не отпуская одной рукой воротник опешившего Губанова, второй Анатолий умудрился, благо пробка была снята, быстро поднести бутылку ко рту и сделать несколько крупных глотков. У Антонины от такого наглого святотатства округлились глаза. Она кинулась было к своему сожителю и маленькими кулачками заколотила по его спине. Анатолий, на всякий случай хлебнув еще, легко оттолкнул свою «зазнобу» и швырнул ей бутылку с остатками водки.
— На, пей, — милостиво проговорил он. — Кто о тебе еще позаботится, не этот же козел! — Он кивнул на Губанова, которого по-прежнему держал одной рукой за ворот куртки.
— Так, ребята, — попробовал наконец вмешаться и заодно высвободиться Владислав. — Вообще-то мы с Антониной разговор закончили. Все остальное — ваше проблемы. Если уж так нужны деньги — нате, только меня в покое оставьте, ладно? Тоня, ты хотя бы мозги включи! Ты же полчаса назад причитала над судьбой Сережи. Или это все тоже не всерьез? Или тебя уже совсем нельзя воспринимать как адекватного человека?
— Сыночек мой! — раскачиваясь на своем излюбленном диване, причитала Антонина, не слушая Владислава и допивая остатки водки из бутылки. — Сыночек мой любимый, прости ты мамку свою! Это все отец твой виноват, сволочь, а не я!
Анатолий моментально ухватился за эту пьяную фразу. Он схватил Владислава уже обеими руками и практически насильно усадил на табурет, пригвождая совершенно обескураженного Губанова к месту тяжелым взглядом.
— И правильно она говорит! — грохнул Анатолий тяжелым кулаком по столу. — Она мать! А ты — козел последний, бросил ее с дитем! Молчи! — широким и «благородным» жестом прервал он попытки Губанова что-то возразить. — И ты ей теперь обязан платить до конца своих дней, понятно?
— Сережку-то убили, Толя, убили! — истошно завопила с дивана Антонина. — В детском доме убили!
— Кто убил?! — опешил Анатолий. — Как убил?
— А вот так! — И Антонина, уткнувшись в диван, зашлась в истерике.