— Да пошутил я, — признался Степа. — Ничего у тебя с Эллой не было. А могло быть.
— Врешь, — не поверил Костя.
Почему человек верит в плохое охотней, чем в хорошее? Нет чтобы расслабиться после тяжелых дней, проведенных в клоаке, почувствовать себя счастливым на сто процентов, так Косте предпочтительней думать о венерических заболеваниях.
— Я тебя обманул, — вдалбливал Степа. — Хочешь, иди к врачу, но это будет лишнее.
— Точно обманул? — все равно сомневался Костя. — Ну, ты и… гад!
— Ладно, ладно, — остановил его Степа. — Если б не я, так она б тебя… соблазнила. Я вовремя пришел, так что спи спокойно. И под душем отмокни, а то вонь от тебя — жуть.
Утром Степа позвонил охраннику на завод, мол, как там, не вернулись бомжи на постой? Ответ: нет, не вернулись, объект под наблюдением. Приехал Толик. А почему не попользоваться машиной в оставшиеся дни, которые Кулик отпустил на операцию? И с чистой совестью на машине помчался к Волгиной. Она допрашивала Карину Гурьеву.
Задержание, а точнее, арест действует на людей удручающе. Ночь в СИЗО — и человек превращается в апатичное создание, мечтающее повеситься. Некоторые после нескольких часов в СИЗО мгновенно колются. Карина не кололась, причастность к отравлениям отрицала, однако было видно, что она очень подавлена. Степа по обычаю не стал вмешиваться в допрос, скромно устроился на стуле и наблюдал. Волгина продолжала:
— Ну, допустим. Допустим, вы ни при чем. Тогда объясните, каким образом ваше пальто очутилось на женщине, отправившей бандероли?
Карина, как сомнамбула, качнула головой, дескать, не знаю.
— Вчера пытались отравить Эру Лукьяновну, — сообщила ей Волгина.
— Вы думаете, это сделала я? — спросила Карина с безразличием. — Тогда я умею перемещаться в пространстве.
Волгина словно не услышала колкость, продолжила:
— Директор в тяжелом состоянии, без сознания, но, к счастью, жива. Что с ней будет дальше — никто не берется сказать. В ее кабинете была обнаружена заколка. Вам знаком этот предмет?
Карина перевела взгляд на красивую заколку, которую Волгина положила на стол. Без сомнения, она узнала ее, но лишь опустила голову.
— Вы пытаетесь покрывать Лозовскую, — уличила ее Волгина.
— Вовсе нет, — сказала Карина. — Просто поверить не могу… нелепо.
— Разве нелепо то, что пытались убить директора? И четыре трупа не выглядят нелепостью.
— Я не об этом. Анна… Она девчонка… чтобы убить… К тому же, говоря вашим языком, нужно иметь мотив…
— Совершенно верно, — слегка усмехнулась Волгина. — Мотив нужен. И у вас он есть. Обида на работников театра. Если до конца пользоваться нашим языком, у нас есть улика — ваше пальто. Вы отправили бандероли с разных почтовых отделений. Но немного не рассчитали. Бандероли все получили не в один день, кто раньше, кто позже. Это и спасло многих. Разве не так?
— Не так, — выдавила Карина. — У меня не может быть мотива. Сознаюсь, были моменты, когда… хотелось убить их… Но такие минуты бывают наверняка у каждого человека. И что же? Все становятся убийцами? Я, как и большинство людей, выбрала другой путь — отошла в сторону, занялась делом, которое мне нравится. Но сейчас что бы я вам ни говорила, вы останетесь глухи. Вам приятней осознавать, что нашли отравительницу. Вы не допускаете мысли, что ошиблись. Конечно, лично вам ваша ошибка ничего не стоит, а мне… мне стоит, возможно, жизни. Но вам плевать на меня, у вас голова закружилась от успеха. Я требую, чтобы сделали графологическую экспертизу. Если я отправляла бандероли, значит, я заполняла бланки…
— Хм! — высокомерно хмыкнула Волгина и, достав из стола извещения на получение бандеролей, бросила их на стол. — Вот они. Заполнены печатными буквами. Вы это сделали, чтобы спрятать почерк?
— Больше я вам ничего не скажу, пока не встречусь с адвокатом. Мне остается надеяться, что он проведет собственное расследование, раз не справились профессионалы.
Удар по самолюбию достиг цели: у Волгиной глаза позеленели. Она некоторое время пристально изучала Гурьеву, словно выбирала, какую пытку применить к подозреваемой, потом попросила ее увести. В кабинете воцарилось молчание. О чем думала Оксана — неизвестно, а Степа складывал в уме улики, мотивы и… запутывался все больше. Его самолюбие Гурьева задела тоже.
— Что сидишь на отшибе? — проворчала Оксана. — Подсаживайся.
Он пересел на место Гурьевой, уставился на Волгину, мол, что скажешь? Ничего не сказала, а достала чистые листы бумаги, разложила, поглядывая на Степу исподлобья. И ему нечего было сказать.
— Гурьева умна. — наконец проговорила Оксана, принимаясь чертить на листах окошки. — Запросто могла обработать Лозовскую, та и не знала, что именно сыпала в минеральную водичку директрисы.
— А тебе не кажется, что поверхностные улики предназначены для нас, дураков? — сказал Степа. — Ты не допускаешь, что заколку подбросили? Пальто, заколка… как-то легко все получается.
— Ой, Степан, это в кино умный преступник запутывает следствие, подбрасывая улики. В реальности часто бывает все просто, особенно когда за дело берутся дилетанты.
— И все же, Оксана, давай проанализируем все с самого начала, — предложил Степа. — Стало известно многое, а мы еще не рисовали общую и частные картинки.
— А я что делаю? — хмуро проворчала она. — Видишь, график рисую. Сейчас впишем сюда служителей Мельпомены, мотивы и посмотрим, что получится.
— А, так ты сама сомневаешься? — оживился он.
— Сомнение ведет к распаду личности, так как сомневающийся человек не способен верить в свои силы, следовательно, он становится инертным, нерешительным, серым специалистом. Афоризм мой. Значит, по-твоему, я серость? — на полном серьезе выдала Оксана.
— О! Против женской логики я пас, — поднял вверх руки Степа. — И что же вы, не сомневающаяся мадам, хотите выяснить, рисуя график?
— Если без иронии, я хочу «семь раз отмерить», а потом уж передавать дело в суд. Итак, пишем: Ушаковы. Что нам стало известно?
— Яд брошен во время спектакля, — воодушевленно начал Степа. — В это время на сцене находились помреж Кандыкова, Анна Лозовская, Сюкина и Подсолнух, видевший, как Анна пила из бокала. У Анны был мотив отравить…
— Не торопись, я вписываю. От нее ушел Ушаков, соблазнивший невинное создание, вернулся к жене. Допустим, Анна не пережила позора брошенной женщины, от горя решила отравить обоих. Значит, мотив — ревность и ненависть к Ушаковым. Так и запишем — ревность. К членам художественного совета отношение неизвестное, кроме Юлиана Швеца, которого она боится. Кстати, Юлиану прислали сигаретки, каждая стоимостью с бутылку хорошего пива. Интересно, что спрятано в тех сигаретках.
— У Лозовской на такой подарок бабок не хватит, — заключил Степа.