– То-то вот, – загадочно говорит дяденька. – Наоборот-то часто даже лучше выходит.
– Ну, дело твое, товарищ Волов. Вон иди с Ванюшкой, – председатель на меня кивнул. – С Луговой парнишка.
Старичок попрощался с ним, и мы пошли.
Я перво боялся его: думал, он сердитый. Молчу иду. И он молчит.
Прошли околицу. Дяденька на небо посмотрел. Небо все в тучах. Он очки снял и на ходу в мешок их убрал.
– Очки, – говорит, – у меня от солнца: глаза берегу.
Гляжу на него: враз лицо доброе-доброе сделалось. И начал тут дяденька всякие истории рассказывать.
Первое все про волков. Какой они ужасный вред приносят колхозам и государству. Что ни год, говорит, в нашей стране миллион голов скота через них недосчитают – на двадцать миллионов рублей убытка. А что на людей волки бросаются, – это, говорит, больше бешеные. Ну, раненый волк если, тоже может кинуться. А так – нет. Здоровый волк человека боится. Со страху про него и люди сказки рассказывают. Куда, говорит, ни приедешь, всюду один рассказ:
– У нас в колхозе, правда, случаев не было. А вот из дальней деревни шла зимой учительница в город, в район, так ее – это уж верно! – волки съели. Утром едут колхозники, – глядь – на дороге одни каблучки лежат да косыночка.
Смешно мне стало: ведь и у нас в деревне точка в точку такие страхи рассказывали!
А старичок дальше да дальше: про всяких разных зверей, про охоту на них. Как охотники врут, – такие историйки рассказал – животики надорвешь!
Я и не заметил, как мы к нашей Луговой подошли.
– Ну, хозяин, – говорит старичок, – пустишь к себе ночевать?
Я скорей к мамке, все ей про него рассказал. Пустила она – и крынку молока поставила.
________________________________
Утром дяденька говорит:
– Веди, – говорит, – меня, Ванюша, к вашим пастухам. Пастухи всегда все про волков знают.
Я повел его вдоль Быстрянки, потом по ручью в лес: там у нас весной пастьба.
Дед Макар, пастух наш, на пеньке сидел, грелся на солнышке. Федька, подпасок, за коровами, которые от стада отбились, бегал с кнутом, а как нас приметил, – сейчас пришел.
Дед Макар – он тугой на ухо – долго не мог в толк взять, про чего это у него дяденька-охотник спрашивает. А как разобрал, только головой затряс.
– И-и, милый, – говорит, – какие те волки! Волки у нас еще с той ерьманской войны совсем повывелись, бог миловал. Ты в Исток иди, иди в Устьреку: там, бают, объявились.
А Федька-подпасок говорит:
– А я два раза видел. Один раз утром, другой раз вечером, как стадо домой гнать. Эвон там, эвон за ручьем-то, на горушке. Только это не волк был – собака. Паршивая такая – шерсть клочьями лезет. Я на нее как щелкнул кнутом, она – порск! Сме-хи! Я сам перво думал – волк. А она, вишь, собака какая трусливая; от хозяина, верно, убежала.
Дяденька засмеялся.
– А скажи, герой, – говорит, – уши у нее торчком, хвост крюком?
– Уши торчком, – Федька говорит, – а хвост поленом: между ног со страху поджала.
– Утром куда же эта собачка шла?
– Туды вон, – Федька махнул кнутовищем по ручью в лес. – А вечером оттуда.
– Ну, значит, тут по ручью и надо искать ее. Тут у нее и щенята.
– Дак это никак твоя собачка, дяденька? – догадался Федька. – Щениться, значит, ушла. Однако, чай, там нипочем ее не найти: болото здесь в лесу, чаща такая – все равно как стена.
А дяденька все посмеивается:
– Ошибся, милок: не моя это собачка. Собачка эта вовсе бесхозная. А вот скоро, надеюсь, будет моя. Пойду ее искать.
Сам мешок с себя снял, на спину перевесил, штаны закатал выше колен, взял ружье в руки и прямо в ручей да в лес.
Я только спросить у него успел:
– А что же, дяденька, охотницкие сапоги себе не заведете? В сапогах способнее.
– А на что они летом-то! – ответил. – Вода теплая. А в сапоги-заколенники попадет вода, потом мучайся с ними. Летом, брат, охотнику обувь нужна, как решето: войдет вода и выйдет. Беги, Ванюша, в школу – опоздаешь. Вечером тебе щеночка принесу.
Целый день я все про этого щеночка думал: неужто волчонка принесет?
Долгий тот день показался мне. Уж солнце зашло, смеркаться стало; тут только пришел дяденька.
– Обманул, – говорит, – я тебя, Ваня: нет щеночка.
И замолчал. Так, молча, поужинал и спать лег.
Я вижу: расстроенный – и уж спрашивать у него ни о чем не стал.
На другое утро он ушел до света, я еще спал. И к ночи вернулся – пустой опять. И уж о щеночке ни слова.
Задумчивый. Что-то под нос себе бормочет. Некоторые слова я разобрал:
– Ошибка, ошибка… Все может быть… Экая хитрая бестия!
Стали спать укладываться. Вдруг он говорит:
– Ванюшка! Никак завтра воскресенье?
– Воскресенье и есть, – говорю.
– И в школу тебе не идти?
– А как же: выходной ведь.
– Так слушай, милок! Помоги мне. Пойдем со мной завтра с утра. А то там, понимаешь, такой чертов переплет в ивняке-то – никак мне не пробиться. А ты ростом невелик – пролезешь.
Хорошо – мамки в избе не было. Сейчас бы заругалась:
«Что, – мол, – ребятенка на какое дело подбиваете! Разорвут его волки, не пущу!»
Мы с ней ведь догадывались, что Федькина-то собачка волк была.
Я и говорю ему:
– Только мамке не сказывайте. Я будто за пёстышами пойду с ребятами.
– А что это – пёстыши? – спрашивает.
– Хвощ по-ученому. На ржаном поле его много. Головки больно вкусные.
– Ладно, – говорит, – помолчу. Только ты не бойся: опасности никакой и ружье у меня.
– Я не девчонка.
Утром я нарочно первый ушел. Круг дал – и к пастухам. Туда и дяденька подошел. Федька, хоть ему и невдомек, кого по правде мы разыскиваем, тоже с нами увязался.
Совсем немного мы отошли по ручью, – покрыл нас с боков и сверху густой ивняк. Как в нору попали.
– Ну вот, – говорит дяденька. – Отсюда начнем. Лезь, Ванюшка, на правый берег. А ты, Федя, на левый. Ищите щенят. Найдете – меня крикните. Я вперед пройду, там не так крепко. Близко буду, услышу. А не найдем ничего – опять здесь в полдень сойдемся.
Полезли мы с Федькой: он в одну сторону, я – в другую. Лист на кустах еще небольшой: видно все-таки впереди, особенно понизу. Только ничего такого не приметно, никаких волчьих следов или еще там чего.
Ну, трудно лазать: кочки, между ними вода, как чай густой, коричневая. Ветки по лицу то и дело хлещут. Где тут волкам жить! Утку одну видел да маленьких каких-то птюшек болотных. Трещат: верно, гнезда у них тут на кустах.