— Вы здесь раньше работали, — сказала женщина за столом. Молодая. Она указала на него ручкой. Затем постучала ею по столу. Как будто почитала за редкую удачу увидеть его. — Да, я слышала.
Социалка.
Прохожие обгоняли его, торопясь на обед в этот солнечный городской полдень. Он зашел в бар через три дома по Уолтер-стрит. Все дела на сегодня закончены. Его список посещений: полиция, социальная служба.
Ничего дурного в том, чтобы выпить пива на ланч. Других посетителей в баре не было. Чертовски хотелось пить. Как необычно выглядит бар при дневном свете. Сильный свет не позволяет забыться. Он выпил пиво. Бутылка была холодной. Дел больше не было. Разве это плохо? Просто замечательно. Свободный человек. Никаких обязательств. Скоро он будет регулярно получать пособие. Чек, выписанный на его имя. Станут доставлять по адресу Рэнди. Потекут денежки. Вот как просто. Обналичить чек в банке. Положить деньги в карман.
Он оглянулся. За окном ярко светило солнце. На улице. Разве жизнь не чертовски хороша? Он заказал еще пива. Выпил. Бармен ничего ему не сказал. Бармен читал газету, расстелив ее за стойкой. Не обращал внимания.
Он заказал еще. Только чтобы бармен пошевелился. Этого будет достаточно. Заставить его подняться на ноги. Вызвать реакцию. Движение. Второе пиво лучше пошло, чем первое. Отчего-то показалось вкуснее. Больше похоже на пищу, чем на питье. Может, еще одно? Нет, тогда его точно понесет. Он поставил пустой бокал на стойку. На дне осталась пена. И вышел на залитую солнцем улицу. На свежий воздух. Кому какое дело, чем он занят? Разве это имеет значение? Ему было плевать. В голове светило солнце. Его жизнь. Глаза привыкали к сиянию. Если ему плевать, то почему других должно заботить? Да пошло оно все.
Он подумал, не позвонить ли Рут. Отличный денек. Пикник у воды. На скале с видом на океан. Не жизнь, а прелесть. Ланч в корзинке. Но тут снова испортилось настроение. Вечно он вспомнит что-нибудь этакое. «Чертов дебил», — сказал он себе. Хотелось убивать. Не просто причинять боль, а убивать. Боли было бы мало. В таком он был настроении. Будто яд расползался по венам. Рэнди в клетке. Прохожие. Любой, кто проходил мимо и шел дальше. Любой из них сгодился бы. Он всех их ненавидел. Потому что каждый считал себя пупом земли. Они думали, что имеют значение. Они имеют значение. Только их жизни. Центр вселенной. Каждый из них. Напускал на себя важность. Имел отношение. Важная жизнь. Центр вселенной.
Полиция. Полицейские. Социальная служба. Женщина за столом. Она требовала информации. Расскажите. Предоставьте сведения. О себе. Зачем вы пришли? Чем мы можем вам помочь? Почему вы не найдете работу? Она хотела информации. Задавала вопросы. Но ей было все равно. Да что они понимали? Регулярная зарплата. Льготы. Пенсионный план. Телевизор. Две машины. Детсад для детей.
Он долго так простоял. Копил злобу. Скрежетал зубами. Прекратил только когда сам услышал этот скрежет. Повернулся и пошел обратно в темный бар. Уселся у дальней стены. Бармен оторвался от газеты и спросил, чего ему надо.
Он заказал еще пива.
Когда он вернулся домой, напротив квартиры Рэнди стояла полицейская машина. И «скорая помощь». Он остолбенел. Не мог сделать больше ни шага. Остановился в толпе уличных зевак. Сколько раз они наблюдали подобное? Десять раз. Двадцать. Тридцать. Из года в год. Одно и то же. Разные люди. Сорвались с катушек. Наконец. Но им все же интересно. Интересно сравнить с собой.
Выкатили носилки. Два парамедика. С двух сторон. На носилках лежала женщина с седыми волосами. Голова повернута набок. Глаза закрыты. Кислородная маска на лице. Потом в дверях показался Гилберт. Руки за спиной. Его вывел полицейский. Другой полицейский шел позади. Спускались по выщербленным бетонным ступеням. Как будто так и надо. В порядке вещей. Будто это никого не касалось. Кроме одного человека. Словно они просто выполняли свою работу.
— Куда вы везете Гилберта? — закричала женщина, стоявшая у полицейской машины. Она ударила ладонью по крыше машины. Она наклонилась. Она страшно разозлилась. — Куда?
Полицейские ничего не ответили. Они оба были мужчины.
Парамедики вкатили носилки в заднюю дверь «скорой». Один из них взобрался туда вместе со старухой. Затем двери деловито захлопнулись. Второй парамедик сел вперед. И «скорая» уехала.
Гилберт плакал.
— Миссус Хайнс, — скулил он вслед «скорой». Он встал как вкопанный. Как будто его неподвижность могла что-то остановить. Упирался, не позволяя полицейскому сдвинуть себя с места. Он был невинен как младенец. Это было всякому ясно. Всякому, кто был в своем уме.
— Что случилось? — спросил он старика, стоявшего рядом. Слова сами у него вырвались. Жаль, что в кармане не было фляги. Чтобы выпить, поделиться. Он знал этого старика. Знал его в лицо, но не по имени. Имя вылетело из головы. Он знал его историю. Жена старика и четверо детей. Погибли во время пожара сорок лет назад. Горшок горячего жира на плите. Готовили картофельные чипсы. Опрокинулся. Вот что он помнил о старике.
— Кто его знает, — ответил старик, даже не взглянув на него. Отвернулся и больше не смотрел. Насмотрелся. Зашел в дом. Захлопнул дверь.
Полицейские засунули Гилберта на заднее сиденье. Он плакал все горше и горше.
— Нет, — говорил он, — нет, нет… — Качал головой. Бормотал: — Миссус Хайнс.
— Отпустите Гилберта! — кричала обозленная женщина. Визжала. Бесилась. Мотала головой. Поднимала руку, чтобы схватить или поцарапать. Согнутые пальцы. Торчащие ногти. — Отпустите Гилберта!
Один из полицейских загораживался от нее ладонями вытянутых перед собой рук. Пытаясь не касаться ее. Хотел, чтобы она отступила. Но не хотел ее касаться. Даже руками в перчатках из латекса. Вот как. Держал руки. Стена из ладоней.
Он шагнул вперед. Сквозь толпу. Мимо мальчика и девочки, поднявшихся на цыпочки, чтобы лучше видеть. Сквозь шушукающуюся толпу. Зеваки. Еще одна трагедия. Еще одного преступника повязали. Он нажимал. Кого-то отталкивал, на кого-то натыкался. Выбрался вперед. Сквозь толпу. Оказался рядом с полицейской машиной. Полицейский слегка посторонился. Этого хватило.
Он нагнулся и шмыгнул на заднее сиденье рядом с Гилбертом.
— Подвинься, — сказал он Гилберту.
Гилберт подвинулся. Руки в наручниках за спиной. Улыбнулся сквозь слезы и спросил:
— Как тебя зовут?
Он сказал. Затем обернулся к полицейскому:
— Закройте дверь.
— Выйдите из машины.
— Закройте дверь. Я еду с ним.
— Я требую, чтобы вы вышли из машины.
Он посмотрел на Гилберта.
— Как ты себя чувствуешь?
— Не очень хорошо. — Улыбка сползла с его лица. Он нахмурился. Уголки губ опустились. И покатились слезы. По щекам. Закапали. — Не очень.
— Это мое последнее предупреждение.
Казалось, что полицейский говорит в мегафон. Он обернулся и произнес: