Увидав ящики с игрушками, он невольно зажмурился, ослепленный их яркими цветами. Когда краски, ворвавшиеся в его сознание, поблекли, смылись, словно от воды, он открыл глаза и заглянул в длинный проход. Люди оглядывали стеллажи, ища чего-то. Кто-то толкал перед собой тележку, кидая туда вещи. Другие просто стояли и таращились, ничего не видя. И думая непонятно о чем.
Он снял с полки одну коробку. Внутри что-то загремело. Было любопытно туда заглянуть. Коробка была заклеена клейкой лентой. Одна полоса держала створки коробки. И чертовски крепко притом. Где они взяли такую ленту? Он попробовал открыть коробку. Но лента оказалась даже крепче, чем он ожидал. Из чего она, интересно, сделана? Коробка была красно-желто-белая. И она гремела. Слишком много было от нее шума. Рывком отодрав ленту, он открыл коробку и взглянул на пластмассовую игрушку у себя в руках. Она пищала и звенела. Раз кнопка, два кнопка. На всех буквы. Коробку, упавшую к ногам, он пнул в проход. Она отлетела и ударилась о ботинок какой-то женщины. Та тупо взглянула на него. Не рассердилась, не закричала. Просто посмотрела. Затем повернулась и ушла.
Он стоял с пылающим лицом. Все тут его бесило. Он уже ненавидел это место. Взяв другую коробку, он отправился к кассе, тряся головой и тяжело дыша. Люди в очереди обращали на него внимание. От жжения в глазах он чуть не плакал. Достал из кармана деньги — какие-то бумажки. Сколько? Он долго ждал, прежде чем заплатить женщине. Слишком долго ждал. Зачем? В голове крутился вопрос. Зачем? Все эти люди в очереди. Зачем? Проклятая изжога.
— Спасибо, — сказала женщина, протягивая ему пакет, который тарахтел еще громче той коробки.
Он с трудом заставил себя до него дотронуться. И чем крепче он стискивал кулак, тем громче. По дороге пришлось несколько раз останавливаться и бросать его на землю. И всякий раз почти со страхом поднимать вновь.
— Звонил твой адвокат, — сообщила жена, когда он вошел, а камеры и микрофоны остались за дверью. Пакет грохнулся об пол. Что вы купили? Что у вас в пакете? Мистер Мерден? Для кого вы это купили? Это игрушка, не правда ли? Я вижу сквозь целлофан. Для кого эта игрушка? Для вашей внучки? Так говорили их голоса, а потом раздался голос жены:
— Он сказал, чтобы ты начинал.
— Что? — Он снял куртку и повесил ее на вешалку.
— Судиться с правительством. — Она стояла в коридоре у двери. Она ждала его. — Еще заходил Гром. Вот уж наглец! Передай ему, говорит, чтобы заглянул ко мне. Как ни в чем не бывало. Болтал с этими вон там. — Она указала на дверь.
Он посмотрел на пакет, лежавший на полу.
— Что это? — спросила она.
— Для Кэролин.
Жена схватила пакет. Он посмотрел на ее волосы — неопрятные, нечесаные. Он смотрел и отмечал, как изменилось ее лицо за четырнадцать лет. Изменилось его к ней отношение. Она ему чужая. Жена разорвала пакет там, где он был скреплен скрепками, и заглянула внутрь.
— У нее уже есть такая. Это для младенцев. А Кэролин семь лет.
Он прошел мимо жены в кухню, внезапно почувствовав жажду. Захотелось хлебнуть воды из крана.
— Позвони своему адвокату, — сказала она за спиной. — У тебя есть деньги?
Он вытащил из кармана все, что там было, и положил на кухонную стойку. Схватив деньги, жена по-хозяйски их пересчитала.
— Откуда они у тебя?
Он чуть не засмеялся, увидев, как она машет бумажками в воздухе.
— Мне их дали, — ответил он.
— Кто?
— Когда я уходил.
— Когда тебя выпустили? — Ее смех заглушил его ответ. — Ладно. Мы этим займемся.
Заметив свое отражение в окне поверх раковины, он пригладил волосы. Жаль, что нет расчески. Он повернул кран, наклонился и подставил губы под струю воды. Пригубил. Вода была та же. Повсюду. Вода везде вода.
— Налей в стакан, черт возьми, — сказала жена. — Неужели тебя там не научили хорошим манерам?
— Это они по ошибке, да, поппи?
Он кивнул. За всю свою жизнь он не видел ничего прелестнее личика внучки. Какая красота. Он не мог глаз от него отвести. Все глядел и глядел. Вглядывался в каждую черточку. В каждую гримасу. Какая нежная кожа. И просто потому, что это было ее лицо. Она хотела знать. Ей это было важно. Знать.
— Хорошо, что они признали свою ошибку.
— Да.
— Мама сказала, что это хорошо.
Он перевел взгляд в направлении кухонной стойки, где его дочь, Джеки, готовила ужин. Она взяла с него обещание не напиваться. И только потом разрешила ему зайти к ним. Повидать Кэролин. Теперь она считала себя вправе командовать им. Он не возражал, потому что она была права. Что она знает? Много ли она знает о том, что с ним приключилось? Счистив кожуру, она отложила овощечистку, взяла нож и стала нарезать морковь. Не поперек, а вдоль, соломкой. Вот как она готовит суп. По-другому. Ее длинные каштановые волосы были собраны в хвост на затылке, открывая проколотые во многих местах уши. Кухня была маленькая. И холодная. Ее трудно нагреть. Старые дома. Он вспомнил, как жена говорила ему то же самое о своем доме. Он часто слышал это, когда она его навещала. Жаловалась на холод. «А здесь-то тепло», — бывало, замечала она. Тепло и хорошо. Она без конца это повторяла. И потому это засело у него в голове.
Внучка, Кэролин, куталась в тонкое одеяло. Красное одеяло в желтый цветочек. У нее была своя детская жизнь. Детские вещи. Ее детские мысли были чисты и невинны.
В маленьком доме Джеки ей было не место. Дочка была другая. Другая натура. Она была похожа на его старшего, Мака. Потом он вспомнил, что этот дом — не дом Джеки. Что жена говорила ему. Это дом Уиллиса, с которым они теперь живут вместе. Но об этом ему не хотелось вспоминать.
— Я… — Он начал было рассказывать внучке об игрушках, которые мастерил для нее там. Всегда. Это хорошо ему запомнилось. Точно. И она. Как он думал о ней, делая эти игрушки. Мысли о ней были его единственной отрадой. Он знал, что там он никогда ее не увидит. Джеки ни за что не привела бы ее в такое место. Да он и сам не хотел. Он бы немедленно умер, если бы увидел, как она смотрит на него через стекло. И не понимает, что все это значит.
— Что? — спросила Кэролин.
— А я ведь все время о тебе думал. — Он тронул ее за руку. Маленькие пальчики. Гладкие. Красивые. Как чудесно они шевелятся. — У меня на стене висела твоя фотография.
— Здорово. — Она обняла его. И не отпускала, с закрытыми глазами и улыбкой на лице.
Он ничего этого не заслужил. Он заметил, как дочка обернулась на его голос. Ее руки перестали шинковать морковь. Она пристально на него смотрела. Что она там готовит? Ах да, суп. Домашний обед. А он что здесь делает? Поднявшись, он глубоко вздохнул:
— Пойду я.
— Нет, — сказала внучка, вскочив так поспешно, что чуть не опрокинула стул. — Я тебя не отпущу. — Она вцепилась в него. Одеяло, обернутое вокруг нее, упало на пол. Она наступила ему на ботинки и крепко его обнимала. Ее ноги стояли на его ботинках. Тех самых, что ему выдали, когда он уходил. Совершенно новых. Они знали его размер. Все о нем знали. Размер рубашек. Размер штанов. Историю его семьи. Чем он болел. — Я тебя больше не отпущу.