В южной зоне Симон прожил около года. В начале лета 1943 года, несмотря на неприязненное отношение кантональных властей и частые препоны на франко-швейцарской границе, Симон добрался до Швейцарии. Там он жил на свои сбережения, а потом устроился на малооплачиваемую должность бухгалтера и дождался окончания войны.
В конце 1944 года Симон вернулся во французскую столицу. Весной 1945-го от одного из девятнадцати выживших евреев из первого эшелона, отправленного из Компьена в Освенцим в марте 1942 года, он узнал, что его брат Эли умер от истощения практически сразу же после прибытия в Польшу. В течение многих месяцев Симон разыскивал Рашель, но не мог обнаружить никаких следов. В глубине души он понимал, что его племянница не могла выжить во время войны. Иначе почему после освобождения Франции от фашистов она не попыталась с ним связаться? Симон уже потерял надежду когда-нибудь выяснить, что с ней стало. Не знать… Это самая мучительная из пыток.
Со своей стороны сразу после освобождения Франции от фашистов Анри Коше пытался отыскать членов семьи Рашель. Благодаря своим старым знакомым по движению Сопротивления, которые навели справки в Генеральном союзе французских евреев, он узнал о дальнем родственнике Эли Вейла, скорняке из Сент-Антуанского предместья. Через него он вышел на Симона.
Ветер, налетевший с востока, разогнал облака. Сквозь просветы на землю полились солнечные лучи. Симон Вейл преклонил колено и ласково погладил темный гранит. Потом он медленно поднялся и тяжело вздохнул.
— Давайте пройдемся, если вы не против…
Мужчины молча пошли по тропинке, вдоль которой росли тисовые деревья. Вдруг Симон остановился перед монументальным, вычурным надгробием.
— Некоторые люди тщеславны и после смерти, — заметил он.
Симон не мог не думать о том, что у его брата никогда не будет достойного надгробия. Повернувшись к своему спутнику, он сказал:
— Я хочу поблагодарить вас, мсье Коше.
— Поблагодарить? Меня? За что?
— За вашу честность. За то, что вы искали меня, чтобы сказать мне правду. Это было для вас непростым решением. Если бы не ваше письмо, я, возможно, так и не нашел бы следов Рашель. И никогда не узнал, что у нее есть ребенок.
Теодор… Симон впервые увидел его в то же утро. Тщедушного и ласкового, как маленький зверек, пятилетнего ребенка. Он был немного похож на мать. Возможно, какое-то сходство угадывалось в нижней части лица: такой же четко очерченный рот, вздернутый подбородок… Симон смотрел, как мальчик играет в саду с маленькой деревянной лошадкой, потом минут десять подержал его на коленях. Мальчик улыбался, но в то же время удивленно смотрел на него, словно спрашивал себя, кто этот незнакомец.
— Вы не боитесь, что потом будете жалеть о вашем решении относительно Теодора? Моя жена и я согласимся с вашим выбором, каким бы он ни был.
Симон остановился на аллее, покрытой гравием, и улыбнулся Анри.
— Мне шестьдесят два года, мсье Коше. У меня никогда не было детей. Война закончилась, но ничто уже не будет так, как было раньше. Понимаете, у меня такое ощущение, будто часть меня умерла. Я не чувствую себя способным воспитывать пятилетнего мальчика. Этот ребенок обрел семью. Я уверен, что с вами ему будет хорошо. Я знаю, вы будете любить его как родного. Я также знаю, что вы, разыскивая меня, понимали, что можете его потерять. Я не имею права отнимать его у вас.
— Спасибо, — только и сумел прошептать Анри Коше.
Облака разбегались по небу.
— Эли и я, мы были такими… разными. Мы все время ссорились, по всяким пустякам. Думаю, невозможно представить себе двух столь непохожих друг на друга братьев. Но знаете, мне его не хватает. А Рашель тем более.
— Да, Рашель была очень обаятельной девушкой.
— Сейчас я думаю, что мой брат был прав.
— В чем?
— В том, что касается черствости человеческой души.
Аллея вела в тупик. Мужчины повернули назад. Симон остановился на несколько мгновений перед могилой племянницы.
— Я очень надеюсь, что вам удастся вернуть ей имя, — тихо произнес он.
Они дошли вдоль могил до входа на кладбище.
— Пока не забыл, хочу попросить вас о последнем одолжении.
Симон вытащил из внутреннего кармана широкий бумажник из сафьяновой кожи. Оттуда он вынул небольшой прямоугольник с зубчатыми краями.
— Это фотография Рашель. Здесь ей шестнадцать лет. Рядом с ней — ее отец Эли.
Анри Коше внимательно вгляделся в лицо девушки. На фотографии она уже была красавицей, но еще не достигла того расцвета, который он видел в Сернанкуре. В памяти Анри тотчас всплыл день родов, ставший днем ее смерти. Эти видения вот уже несколько лет преследовали его почти каждую ночь.
— Сохраните эту фотографию. Поскольку вы решили рассказать Теодору правду в тот день, когда он будет способен ее понять, я хотел бы, чтобы вы тогда показали ему эту фотографию. Я хочу, чтобы он знал, как выглядели его мать и дед. Я так боюсь, что о нашей малютке Рашель забудут. Я действительно боюсь, что забудут обо всех нас.
Некоторые жизни сродни тихим заводям, бесстрастным, спокойным, бесконфликтным. Другие полны роковых надломов, самым наглядным проявлением которых служит смерть, если она наступает внезапно, когда ее совсем не ждешь. У отдельных существ эти надломы, отнюдь неявные и нечеткие, приводят к возникновению мириад вторичных трещин, нервюр, которые в конце концов все заражают и подвергают опасности прочность целого. Совершенно очевидно, что Анна принадлежала к последней категории.
Словом, положение вещей было бы более простым, если бы в то время моя сестра проявила себя с худшей стороны, если бы ее сильный припадок заставил меня быть настороже. Но все сложилось иначе. Это было похоже на землетрясение, которое происходит неожиданно, без малейших предзнаменований. Анна казалась спокойной. В тот единственной раз, когда Элоиза встретилась с моей сестрой, она нашла ее безмятежной. Если проводить сравнение с паргелием, когда на небе появляется ложное солнце, настоящая Анна ускользала от меня, постоянно разыгрывая передо мной комедию. Во всяком случае, у меня складывалось именно такое впечатление.
Я весь в мыле примчался в больницу. Офелия пребывала в сильном волнении. Это была необычайно жеманная девушка, которая, как мне казалось всякий раз, когда я сталкивался с ней, только что вышла из салона красоты — полная противоположность моей сестры, всегда выглядевшей — несмотря на свойственную ей красоту, — как мальчишка-сорванец. Но на этот раз тени и тушь потекли, образовав яркие пятна. Лицо Офелии напоминало портрет, написанный каким-нибудь фовистом. Она бросилась ко мне, припав головой к моей груди. Ее тело содрогалось от рыданий.
— Офелия, как она?
— Она все еще в хирургическом отделении, — выдохнула девушка, приподнимая голову.