Еще два световых пятна от фонарей слились воедино.
На кровати кто-то лежал. Судя по силуэту, женщина в белой ночной сорочке, руки сложены на груди. Белоснежный наряд, украшенный кружевами, ярко выделялся на фоне масляно-черной темноты. Но было и нечто другое, это еще больше контрастировало с ярким светом фонарей. Что-то, что в холодном свете «мэглайтов» казалось таким же темным, как мрак за пределами светового пятна. Это были пятна и брызги на рубашке.
Кровь?
— Юлия Шмидт, это криминальная полиция, мы хотим вам помочь. Если вы меня слышите, скажите что-нибудь, — произнесла Клара.
Ответа не было.
И скоро всем стало ясно почему.
Лучи фонарей разрезали темноту над кроватью, поползли вверх: к солнечному сплетению, к сложенным рукам, грудной клетке, ключицам, шее…
Винтерфельд со свистом выдохнул, когда луч задержался там.
Когда стало понятно, что женщина на кровати не спит, что она не оглушена, не просто потеряла сознание и ее нельзя оживить, дав понюхать аммиак.
Когда стало понятно: Юлия Шмидт мертва.
В свете фонаря было видно: вместо стройной женской шеи — зияющая рана темнее чернильно-черной ночи.
А там, где должна быть голова, — всего лишь окровавленный обрубок, из которого торчат фрагменты костей и разрезанные сухожилия.
Кларе нужно было отдышаться.
— Обезглавливание, — прошептала она, и свет ее фонарика метался из стороны в сторону.
— Нам нужен прожектор! — крикнул Винтерфельд. — Живо!
Послышались торопливые шаги, которые быстро стихли за дверью.
Луч фонаря Клары скользнул вниз по кровавой ране, по кружевному вырезу ночной сорочки, по сложенным, словно у мученицы, рукам, по стройным ногам.
Потом луч заскользил вверх.
Мозг Клары выдал информацию с задержкой в полсекунды, когда луч фонарика уже пробежал по этому месту. Она заметила это мгновение назад, но еще не успела осознать.
«Один метр влево…»
Клара направила фонарик влево.
На полку над кроватью. Тут она заметила гипсовую копию Венеры Милосской.
А рядом с Венерой было то, что зафиксировал ее мозг.
Обрамленная светлыми волосами, которые в свете «мэглайтов» сверкали, как молнии, отрезанная голова Юлии стояла на полке, глядя на Клару широко распахнутыми глазами. Рот был открыт, а уголки его оттянуты назад, будто в ухмылке, словно она хотела сказать: «Добро пожаловать в мое царство, незнакомцы!»
Пока свет фонарика задержался на несколько секунд на отрезанной голове, чтобы потом обшарить стены вокруг этой декорации ужаса, Кларе вдруг вспомнился стишок о болотных духах, который в детстве рассказывала ей бабушка:
Иди к нам, беспечный прохожий,
Когда-то с тобою мы были похожи.
Прямо над головой, в десяти сантиметрах от прядей платинового отлива, в холодном свете фонарей на светло-желтой стене красовалось слово и цифры, нарисованные темно-красным, почти таким же темным, как ночь.
Номер 14.
Я думаю о том, что происходит прямо сейчас. В моих мыслях ничто, которое наступит после Сейчас. Я обращаюсь к вам.
Сейчас!
Сон продолжается.
Пробуждение — это воспоминание. Но здесь — неистовое, безвременное настоящее.
Давайте жить во сне.
Хватит того, что мы проснемся незадолго до смерти.
Я просматриваю еще раз фильм в голове. Перед выездом я сравнил информацию из «Фейсбука» и с сайта знакомств «Dategate» и установил два возможных адреса. Это — первая ошибка.
Потом я во время телефонного разговора с помощью следящего устройства GPS выяснил место, из которого говорила Юлия. Это — вторая ошибка.
Затем она в «Фейсбуке» оставила сообщение, что сейчас дома и ждет кошку. На странице в «Фейсбуке» она разместила фото, и стало ясно, как выглядит эта кошка. Ее Принцесса. Это — третья ошибка.
Четвертую ошибку она не могла сделать, как и все последующие.
Потому что тогда она была уже мертва.
Как и все остальные.
Это срабатывает все время. И это будет работать все время.
Сначала у меня появляется ее номер телефона.
Потом ее адрес.
А потом ее голова.
Том Мирс видел сон, в котором у него была вывихнута челюсть. Он слишком широко раскрыл рот и теперь не мог его закрыть. Он видел старых школьных друзей, давних подружек, которые дразнили его, когда ему пришлось бежать с незакрывающимся ртом.
Его челюсть болела, и мускулы возле суставов болели. Приоткрытыми глазами он увидел расплывающийся темный свод. Кто-то двигался перед ним взад-вперед. У Тома было такое чувство, что он спал несколько лет. Пульсирующая боль терзала бедро.
«Что-то произошло? Подземная парковка… Лифт… А потом?»
Во рту пересохло, потому что он не мог дышать через нос. Нос болел. Крылья носа защемлены металлическим зажимом, так что дышать можно было только ртом.
Только теперь с усиливающейся ясностью он ощутил металл на языке и нёбе. Маленькие пластинки с ржавым привкусом. Он вздрогнул. Металлические пластинки были острыми, как ножи: он уже порезал язык, и теперь во рту появился медный вкус крови. Медь и ржавчина во рту. Он хотел выплюнуть пластинки. Но как? Его рот действительно был открыт. Это не сон. Том не мог его закрыть.
Шевелиться он тоже не мог. Он был связан. Голова прикована цепью. Том сидел на железном табурете, как пациент в зубоврачебном кресле.
Его охватила паника. Резкими рывками он попытался освободиться, издавая гортанные звуки, потому что нормально говорить не мог.
— Осторожно, вы можете порезаться.
Это был голос человека, который ходил перед ним.
Теперь Том смог его рассмотреть: высокий, одетый в черное мужчина, сильный, движения ловкие. Он что-то делал у стола рядом со стулом. У него были светлые короткие волосы и очки в матовой оправе из нержавеющей стали.
Странно, но он немного походил на уборщика из лифта.
Только когда незнакомец заговорил, Мирс все осознал.
— Мистер Мирс из «Ксенотьюба», не так ли? — спросил мужчина.
Мирса пробрала ледяная дрожь.
«Откуда он знает мое имя? И что вообще происходит? Похищение? Шантаж с целью вымогательства?»
— Мистер Мирс, — спокойно продолжал незнакомец. — Я сломал канцелярский нож и положил его кусочки вам в рот. А рот я зафиксировал специальными растяжками, которые используют в челюстной хирургии, чтобы пациенты во время общего наркоза не могли закрыть рот.