— Но ты даже не знал тех девушек, Дуайт, они все были тебе незнакомы.
— Но я воображал, что это Хоуп. И все это снова из-за той ночи. Они же были обычными потаскушками, а я преображал их в Хоуп.
— Но с Шерри тебе не понравилось, — заметила Тори, стремясь затянуть разговор.
— Ждать было невмоготу. Сама знаешь, Лисси сейчас не до секса. И я не могу ее за это винить. А эта сексуальная учительница хотела. Правда, ей, глупой шлюшке, хотелось иметь секс с Уэйдом. Ну она и получила, только от меня. Но с ней было не очень хорошо. Вот с Фэйф получится прекрасно.
Тори отшатнулась, и от него это не укрылось.
— Да, ты в последнее время с ней сильно подружилась. Я и сам планирую с ней сойтись поближе, но подождать до августа, чтобы исполнить свой, тебе известный, маленький ритуал. Но пришлось немного изменить расписание. Она тоже сегодня придет, только попозже. Я попросил Лисси заехать к ней, а моя девочка заговорит ее, задержит, и я этим воспользуюсь.
— На этот раз тебе не удастся это скрыть, Дуайт. Тебе не удастся свалить это на кого-то другого.
— Да, твой папаша мне очень пригодился. Я тебе еще не говорил, что убил твою мать? Позвонил ей, сказал, что звонит друг, что ее любящий муж направляется к ней, забрать ее с собой. Она, несчастная, поверила и бросилась собирать вещички.
— Но она-то для тебя не представляла никакого интереса.
— Да никто, по сути дела, не представлял. Одна только Хоуп. А за меня ты не беспокойся. Никто в мою сторону и не посмотрит. Я достойный, выдающийся гражданин, и в данный момент я нахожусь на ярмарке, покупаю мишку для своего, еще не родившегося, младенца. Большого желтого мишку. Лисси он обязательно понравится.
— Да, я никогда не могла тебя почувствовать, — тихо сказала Тори, — потому что чувствовать нечего. Внутри тебя — пустота.
— Ты права. Я сегодня пожал твою руку, ну, ради эксперимента, а ты ничего не почувствовала. Но меня ты почувствуешь, прежде чем все будет покончено. А почему ты не убегаешь? Как Хоуп? Ты же знаешь, что она побежала и звала на помощь. Даю тебе шанс.
— Нет, я сама себе его дам.
И, без малейшего колебания, Тори схватила заостренную палку и нацелилась прямо ему в глаз.
Он отпрянул, и она побежала, как Хоуп. Мох на деревьях цеплялся за волосы, влажная болотистая почва жадно чавкала под ногами, и туфли скользили по кочкам. Ветки хлестали по лицу.
Она видела все, как это видела тогда Хоуп. И чувствовала то же, что тогда чувствовала Хоуп. Но это был не детский ужас. Это были страх, но и ярость. И она слышала, как слышала Хоуп, топот бегущих ног, треск ломаемых на бегу веток.
И ярость ее остановила еще прежде, чем в голове созрело намерение. И она вцепилась в него зубами и ногтями. От неожиданного нападения, полуослепший от крови, стекающей из рассеченной брови, он упал к ее ногам, воя от боли, а она вонзила зубы в его плечо. Он ударил, но Тори стала драть ногтями его лицо.
Никто, никто не пытался ему сопротивляться. Только она одна. И помоги ей господь.
Даже когда его руки сомкнулись у нее на горле, она царапала его. В глазах уже меркнул свет, но из последних сил она боролась за свою жизнь.
Кто-то громко звал ее по имени, и крик отдавался эхом в голове. В ушах оглушительно стучала кровь. Она вцепилась ногтями в руки, душившие ее, когда почувствовала, что хватка ослабла.
— А теперь-то я тебя чувствую. Твой страх и твою боль. Теперь ты их тоже узнал, тоже узнал. Подонок!
Ее подняли, но она продолжала сопротивляться, вцепившись взглядом в окровавленное, искаженное злобой лицо Дуайта.
— Теперь ты знаешь! Знаешь!
— Тори, остановись, посмотри на меня!
Лицо у него было бледное. С него градом катился пот. Постепенно взгляд ее прояснился, и она узнала Кейда.
— Это он убил ее! Это он всех убивал! Он ненавидел тебя всю свою жизнь. Он ненавидел всех вас.
— Ты ранена.
— Нет, я — нет. Это его кровь.
— Кейд… Господи, она сошла с ума.
Дуайт с трудом встал на четвереньки. Казалось, что кровь течет у него из тысячи ран. Правый глаз был красен, как горящий уголь, но мысль его работала четко и хладнокровно.
— Она приняла меня за своего отца.
— Лжец! — Ярость снова вспыхнула в душе Тори, и она изо всей силы забарабанила кулаками в грудь Кейда. — Это он убил Хоуп. И он поджидал меня здесь.
— Убил Хоуп?
Дуайт встал на колени, из разорванной губы сочилась кровь.
— Она безумна, Кейд. Любому ясно, что она не в себе. Господи, что с моим глазом! Ты должен мне помочь.
Он хотел встать, но, к его ужасу, ноги не подчинялись.
— Ради бога, Кейд, вызови помощь. Я, черт возьми, рискую потерять глаз.
— Ты знал, что они сюда приходили, — сказал Кейд, крепко держа Тори за руки и внимательно разглядывая расцарапанное лицо своего старого друга. — Ты знал, что они пробираются сюда ночью. Я тебе сам об этом рассказывал. И мы над ними потешались.
— Да какое это имеет отношение к тому, что произошло сейчас?
И Дуайт вытаращил здоровый глаз, услышав, как зашумели влажные ветки. Появился запыхавшийся Карл Расс.
— О, слава тебе, господи! Шеф, вызовите «Скорую помощь». У Тори психический припадок. Посмотрите, что она со мной сделала!
— Иисусе милосердный, — пробормотал Карл и поспешил к Дуайту.
Тори перестала вырываться из рук Кейда, а Карл тем временем стал завязывать своим носовым платком пострадавший глаз Дуайта.
— Это он убил Хоуп и других. Это он убил мою мать.
— Говорю вам, что она спятила! — заорал Дуайт. — Она не может смириться с тем фактом, что это дело рук ее отца.
— Мы вас сейчас отправим в больницу, Дуайт, а потом со всем этим разберемся.
И Карл оглядел Тори.
— Вы ранены?
— Нет, я не ранена. Но вы не хотите мне верить. Вы не хотите поверить, потому что жили бок о бок с ним все эти долгие годы. Но это сделал он. — И она взглянула на Кейда: — Прости, ведь это твой друг.
— Я тоже не хочу тебе верить. Но я верю.
— Знаю, — и она выпрямилась. — Револьвер, из которого он застрелил мою мать, спрятан на чердаке его дома под стропилами с южной стороны.
Тори осторожно потерла горло там, где его пальцы оставили метку.
— Ты совершил большую ошибку, Дуайт, дотронувшись до меня. И надо бы тебе было не распространяться так о своих ощущениях и придержать свои мысли.
— Она врет. Она сама подложила туда револьвер. Она сумасшедшая.
И он споткнулся, когда Карл рывком поставил его на ноги.