Излишней.
Бьют часы на старой башне, и гул их доносится сквозь стены.
…трещат.
…трещины расползаются по стеклу, и старый паркет норовит приподняться, но опадает, покоряется королеве.
…со звоном лопаются колпаки на светильниках. Стеклянная пыль ложится под ноги, а камни на ожерелье горят все ярче.
– Скажите, матушка, отчего вы так упрямы? – Стальной Король сидит на ступеньках. И трон возвышается над ним: золоченое кресло с красным сиденьем. Надобно сказать, чтобы сиденье это перетянули, а то бархат поистерся, того и гляди дырами пойдет.
– Доброе утро, сын.
– Доброе.
Не встал, потянулся, зевая широко, развел руки и заложил сцепленные ладони за голову.
– И где остальные?
– Там. – Стальной Король махнул в сторону Большого зала. – Ждут…
– Чего?
– Понятия не имею, но думаю, ошибиться будет сложно… знаете, матушка, а вам к лицу красный. И камни весьма в настроение.
– Зато ты позволяешь себе выглядеть нелепо.
– Я тоже вас очень люблю. – Он поднялся неловким движением, цепляясь за ножку трона…
…и ковер давно не чистили. Куда только смотрит эта девчонка, которую он в жены взял? Хотя известно куда. И он ей потакает, не понимая, что подобные занятия недопустимы для королевы… сказать?
Разве услышит?
– И все-таки зря вы остались, матушка. – Стальной Король стоял, положив руки на шею, словно бы она затекла или болела. – Здесь будет…
…жарко.
Эхо далекого взрыва избавило от ответа.
– Вот и все. – Стальной Король подал руку. – Идемте, матушка… нас ждут.
Кейрен упал на землю.
Спуск. Бесконечные ступени. Скрип стальных тросов, на которых держалась лестница, и страх, что тросы эти не выдержат. Пролеты и недолгий отдых.
Дурманящий голос огня.
Близость жилы, сила, что наполняла Кейрена, и раны, пытавшиеся стянуться. Живое железо выступало на руках, на шее, на лице, кажется, тоже. И он стирал капли, словно бы и не железа, но пота.
Он задыхался.
И умирал от жажды. И оказавшись снаружи, упал на четвереньки, хватая ртом колючий рыхлый снег. Он ел и пил, не способный остановиться, не думающий больше о том, каким выглядит в глазах Кэри.
…желтые глаза, янтарные, подернутые поволокой силы. Жила рвется на свободу, и времени осталось мало. А раны на боку почти затянулись, и не стоит обманываться. Сила – дареная, и как только начнется отлив, Кейрена потянет…
Плевать.
Есть несколько часов… он читал бумаги.
Он знает точно.
И главное – дойти до цели.
– Леди?
Кэри мотнула головой и, содрав шляпку, отдала ее ветру. Она застыла, прислушиваясь к напевному голосу жилы.
– Мне в Саундон…
– Почему?
Граница Нижнего города, старые пристани, кладбище барж и отработавших свой срок паровых моторов. Мертвые журавли подъемных кранов. И вовсе древняя сторожевая башня с осколком столь же древней стены.
– Потому что кто-то не привык прятать бумаги и наверняка возьмет Саундон. Самый сложный отрезок…
Кейрен ничего не понял, но поверил: она знает, что делает.
– А мне в Шеффолк-холл.
– Тогда вам стоит поторопиться, если я ничего не напутала, то откат ударит туда…
…растоптанная тропа на снежном поле. Порывистый ветер, не в лицо – в спину, точно и он поторапливает. Кейрен послушен, спешит. Проваливается порой, но уже не чувствует боли.
Только страх – не успеть.
На краю поля, просевший задними колесами в канаву, застыл экипаж. И лошади, чуя запах хищников, а может, и голос жилы, беснуются. Они хрипят, налегают на постромки, однако ловушка надежна…
– Вам лошадь нужна? – Кэри берет гнедую под уздцы, и та успокаивается. Почти.
Уши прижаты. В лиловых глазах – ужас.
Нужна.
На лошади быстрее.
– Держите, я сейчас… – Когти рвут сбрую, и лошадь, почуяв близость свободы, приплясывает. Кейрен едва-едва успевает взлететь ей на спину.
Идет галопом, почти не слушаясь поводьев, но хотя бы направление нужное взяла.
К городу.
К серым улицам, куда солнце сегодня не заглядывает. Вон оно, крутобокое, прячется в тумане. А под копытами грохочет мостовая. Мимо проносятся дома, невысокие, грязные. И другие, с широкими окнами-витринами, из которых за Кейреном следят глаза деревянных манекенов…
…лошадь вдруг всхрапывает, встает на дыбы, пытаясь стряхнуть наездника.
– Пошла! – Кейрен рычит.
И рык этот, отражаясь от стекол домов, пугает животное.
Не галоп. Широкий шаг, осторожный, и клочья пены падают с шеи лошади. Она почти безумна, и Кейрен, приглядевшись к дороге, понимает почему.
Крысы, серое живое покрывало. Они рассыпаются, позволяя лошади пройти, слишком заняты, чтобы тратить время на нее, на Кейрена, и все равно жутко.
Мерзко.
– Н-но! – Кейрен прижимается к мокрой конской шее.
…до Шеффолк-холла он успеет добраться, а там…
Жила предвечная, жила материнская, силой переполненная до краев, лавой огненной… она трется о шершавую шкуру гранита, сплавляя камень, пробираясь все выше и выше. Она поет, и Кейрен слышит голос. Пусть он слаб, но сегодня, скоро, жила обещает все изменить.
…огонь к огню…
…кровь к крови…
И на шальной хрипящей лошади в туман, по крысиной дороге…
Он успевает добраться до Шеффолк-холла и, лошадь отпустив – она пятится, не сводя с Кейрена кровью налитых глаза, – перелетает через острые шипы ограды.
А где-то далеко громко гудит колокол.
…и жила замирает.
Скоро.
Время на ладони, на снегу, который здесь глубок. Траур окон. Острый запах елей. Псы ныне спрятались, и никто не пытается заступить Кейрену дорогу…
…тело, зарастившее раны – ложь, но до чего своевременная – пластается по снежным сугробам. И зверь, ведомый остатками памяти, кружит у стен Шеффолк-холла. Он останавливается у раскрытых дверей, в тени старого дуба, вдыхая разноцветные острые запахи.
А Шеффолк-холл встречает гостей в черном.
Зверь еще помнит, что значит этот цвет и букеты в руках мужчин, вуали на лицах женщин. Они степенны.
И спокойны.
Не слышат голос жилы?
Или думают, что дубовые, окованные железом двери Шеффолк-холла спасут?