Взгляд леди Сольвейг потеплел. Ее благотворительные балы всегда имели успех, чем она искренне гордилась.
– Мы открывали новый приют и работный дом. – Чешуя исчезала медленно, а ногти росли, загибаясь острыми крючьями. – Для малолетних преступников. Их обучали… не помню чему, но чему-то там обучали, чтобы дети не вернулись на преступный путь. Но я не о том сказать хотела. Леди Ульне предоставила для аукциона чудеснейший браслет времен Вторжения. Такая, знаешь ли, элегантная примитивность. Золото и изумруды, неграненые, но полированные еще… если тебе интересно, я покажу.
– Ты купила браслет?
– Гаррад! – Матушка зарделась. – Он отдал за него почти тридцать пять тысяч!
Отец лишь вздохнул.
– Вещь воистину уникальная! Подобных почти не осталось, разве что…
– В Шеффолк-холле.
– Именно. – Леди Сольвейг царапнула когтем обивку сиденья. – Но сколь я знаю, это было последнее ее появление в обществе. Потом случилась та ужасная история… дорогой, его ведь не нашли?
– Увы.
– Кого?
– Ее супруга… ах, старое дело, ты если и слышал… да и вряд ли слышал. – Она драла сиденье, не замечая, что когти распороли кожаную обивку и увязли в конском волосе. – Признаться, она была уже немолода, когда выходила замуж… не то двадцать два, не то двадцать три… или больше. Дорогой, ты не помнишь?
– Нет. – Отец наблюдал за матушкой, не скрывая улыбки.
Ленты чешуи поднимались от запястья к локтю, скрывались в пышных рукавах вечернего платья.
– Ах, не важно. Но ее муж исчез сразу после свадьбы. Поговаривали, что он оказался брачным аферистом и сбежал, ограбив бедняжку… – Она взмахнула рукой, и платье затрещало. – Очень печальная история… она так горевала о нем. А потом выяснилось, что она еще и беременна. Конечно, ей сочувствовали. Я сама отправляла открытку и серебряную ложечку на рождение ребенка. У людей так принято… а Бетти, ты ведь помнишь тетушку Бетти, дорогой? Она нашла прелестную погремушку с агатом. В Шеффолк-холле устроили прием… нас пригласили, ребенок был прелестен…
Матушка видела новорожденного герцога Шеффолк?
И что это дает? Ничего.
– Все дети прелестны, – со вздохом признала леди Сольвейг.
Наверняка ей хотелось добавить еще что-то.
– Конечно, Шеффолк-холл уже тогда переживал не лучшие дни… я слышала, что Ульне пребывала в весьма затруднительных обстоятельствах. Поговаривали, будто после смерти отца ее допекали кредиторы…
Матушка нахмурилась. Кредиторы в ее представлении были явлением почти столь же непристойным, как и содержанки.
– Но потом все разрешилось.
– Как?
Она пожала плечами.
– Не знаю. Должно быть, она что-нибудь продала. Знаешь, одно время полагали, будто она вовсе умерла.
Старуха выглядела до отвращения живой.
И все-таки почему? Приняла чужака. Назвала сыном.
– Ах да, я слышала, что не так давно Освальд женился.
– На ком?
– Мэри Августа Каролина фон Литтер, – четко разделяя слова, произнесла матушка. – Дорогой, ты помнишь фон Литтера?
Отец кивнул.
– Того самого? – уточнил Кейрен.
И отец ответил:
– Ансельм фон Литтер, военные поставки. За последний год он утроил состояние… и прикупил пару перспективных шахт за Перевалом, еще когда была возможность взять по мизерной цене.
Интересный союз… титул и деньги.
– Правда, старый клещ скончался.
– Когда?
– Да сразу после свадьбы дочери. – Отец нахмурился и потер подбородок. – Мутное дело. Не лез бы ты, Кейрен.
Поздно. Он уже увяз в этом мутном деле.
– Несчастный случай?
– Гаррад!
Отец лишь отмахнулся.
– Сколь знаю, сердце стало. Старик был немолод. Ничего удивительного.
…кроме некоторой подозрительной своевременности данной смерти.
И отец кивает, подтверждая догадку.
– Состояние перешло к Шеффолку.
Экипаж остановился, и матушка с излишней поспешностью вышла. Она рукой придерживала подол рваного платья, все еще умудряясь стоять на двух ногах.
– Поосторожней там, Кейрен… – Гаррад выбрался следом. – Хвост не подпали.
Леди Сольвейг перекинулась на пороге дома, сменив обличье с потрясающей скоростью. И раздраженный голос ее подхлестнул лошадей, которые взяли с места в галоп. Экипаж тряхнуло, хлопнули дверцы, и Кейрену пришлось вцепиться в поручень, чтобы усидеть.
– За воротами остановишь, – крикнул он кучеру, который пытался осадить упряжку. – Дальше сам.
…а матушка к утру отойдет. Потом сляжет с надуманной мигренью, заставив доктора Эйса метаться между клиникой и особняком. Впрочем, он привычен. Явится к утру, выставит в шеренгу склянки с настоями от головной боли, головокружения и дурноты, разложит астрологическую карту и будет долго, с полным сочувствием выслушивать жалобы.
Хороший он человек, доктор Эйс.
Терпеливый.
Высадили Кейрена на перекрестке.
Ночь. Город. Снег. Темные стекла спящих витрин и газовые фонари. Мороз. И лужи заледенели, покрылись слюдяной коркой, которая, быть может, и не растает в преддверии зимы. Ветер гонит старую газету и поземку выплетает, затирая чьи-то следы.
Тишина.
Гулкая, нарушаемая лишь скрипом снега под ногами. Ботинки в театре слегка обсохли, но тонкая их подошва скользила, да и холод пробирался сквозь нее, поторапливая.
А может, не стоило экипаж отправлять?
Да и вовсе, кто из дому гнал? В особняке тепло, ванна горячая наверняка готова… ужин и пирог с пьяной вишней на десерт. Камин. Любимое кресло.
Уют комнаты…
Кейрен ущипнул себя за ухо, прогоняя наваждение.
Пусть его квартира наверняка за день выстыла, но это – именно его квартира… их с Таннис. И когда она вернется, а она вернется непременно, то спросит про дурацкую свою вазу или фарфоровых косоглазых кошек, которые, как утверждала, принесут счастье.
Не принесли. Не сохранили.
И Кейрен тоже виноват. Следовало решаться раньше…
…часы пробили полночь, и он остановился под столбом фонаря, вытащил брегет – матушкин подарок взамен утраченного, – сверяя время. Часы были диво до чего хороши, отполированные до зеркального блеска…
…и в зеркале их скользнула тень.
Замерла, слившись со стеной.
Кейрен поднял голову, глядя на небо. Низкое какое, и звезды яркие, Таннис говорила, что верная примета на мороз. И надевала толстые вязаные носки, совершенно чудовищные, но при том уютные.