– Ну, если любишь, так поцелуй, не в руку, нет, в лицо поцелуй!
Девочка уже прижимала свою нежную щечку к заплаканной смуглой щеке Катерины. После только что пережитого там, на улице, бесхитростные слова доброй женщины, ее простая, сердечная ласка светлым лучом согрели и осветили сжавшееся от боли сердце девочки.
Но ненадолго повеселела Женя; опять тоска сосет ее: маленькую ранку, нанесенную однажды неосторожной шуткой Сережи, разбередили злобные слова Варвары.
«Ох, как ненавидит она меня! – с горечью думает девочка. – Как ненавидит!.. Да, верно, не одна она. Конечно, ненавидят все, все решительно, но те молчат, а эта взяла прямо и сказала».
Невольно подтасовывая факты, Женя припоминает отношение к себе окружающих, и неприязнь, недоброжелательство, скрытые или явные, мерещатся ей всюду.
«Боже мой, Боже мой, за что? За что я такая несчастная? Все, решительно все счастливее меня: и Матреша, и Степка, и птичница Дарья, которую муж, говорят, так страшно колотит. Что ж, что бьет? Что за беда, если больно? Зато никто не ненавидит, не презирает ее. И Катерина, и эта самая Варвара, они во сто, в тысячу раз счастливее меня. Их все любят, все жалеют, все уважают их горе, им нечего стыдиться, они – русские. Только я одна – пришлая, чужая, лишняя… басурманка! Да, да, конечно, все за спиной так называют меня, я всем, всем чужая… Я да вот еще мисс… Что это я? Разве можно нас даже сравнивать? Ведь она англичанка, а они не враги, не режут, не убивают наших, их никто не ненавидит, никто не проклинает, как меня!..»
Горько, сокрушенно плачет эта маленькая иностранка по происхождению, в душе такая ярая русская патриотка.
Что сделать, чтобы доказать всем, всем, как страстно любит она русских? Отчего она не мужчина? Она, как Сережа, пошла бы грудью своей защищать Россию. Почему ей всего пятнадцать лет, и она не может, как Китти, быть сестрой милосердия? Какие они все счастливые! Как завидует она Юрию, умершему на войне. Только одна она такая несчастная, только ее все презирают, никто не любит, не может любить…
И жажда подвига горит в сердце девочки, жажда принести себя в жертву, стать достойной любви и уважения. Но сколько ни думает Женя, ее возбужденный мозг ничего не может изобрести. И девочка ходит, как тень, словно потеряв под ногами почву, бродит с видом загнанного зверька. И что тяжелее всего для открытой натуры девочки, требующей все сказать, всем поделиться, так это сознание, что этого никому нельзя поведать, ни с кем заговорить – ни с няней, ни даже с мамой. Нет, нет! Может быть, они-то еще сами так не думают, забыли… А она им вдруг напомнит, наведет на мысль. И тогда все-все отвернутся от нее…
И девочка одиноко несет свое большое, гнетущее ее горе.
Словно утомленные упорной жестокой битвой, все реже, все слабее доносились грохочущие раскаты пушек, оглушительные залпы тысячи ружей. Вот раздался последний грозный орудийный выстрел. Со свистом простонал он над землей, совершая по пути свое страшное разрушительное дело, и, раскатившись глухим далеким эхом, замер во внезапно наступившей тишине холодной октябрьской ночи.
Безмолвия опустевшего, недавно грозно оживленного поля не нарушали распростертые на нем безжизненные и угасающие человеческие тела – жуткие, но красноречивые доказательства того, как самоотверженно умели до последней капли проливать кровь сильные духом сыны своей родины.
Глубокое безоблачное ночное небо, казалось, застыло в немом отчаянии над этой массой загубленных жизней. Крупные яркие звезды, смотрящие с него, ласково мигали из темной выси, спеша послать свой светлый привет и лучистую улыбку тускнеющим, угасающим очам славных героев-страдальцев.
Тысячи русских легли убитыми и ранеными в день этого памятного сражения. Зато оно заставило наконец очнуться Наполеона, этого баловня судьбы, не знавшего предела своей дерзости; заставило его пристально оглядеться, вдуматься и понять, что в своей алчности, в ненасытных, эгоистических поисках личной славы он зашел слишком далеко, что пора опомниться, вернуться; что каждый новый шаг вперед поведет к гибели, что звезда его слепого беспримерного счастья заволоклась, что восходит новая светлая звезда – русской славы. Он понял, что дальнейшее пребывание в Москве становится опасным, и решил покинуть ее.
В наскоро сооруженном походном лазарете дело кипит ключом. Не покладая рук, без устали, без передышки работают врачи, оказывая возможную помощь раненым и больным. А санитарные носилки все несут и несут новых страдальцев. Жалобно раздаются их стоны, мольбы о помощи. В расцвете жизни, полные сил и стремлений, борются некоторые со смертельными увечьями, заклинают спасти, сохранить надломленную в самом корне жизнь. Но искусство человеческих рук часто бессильно бороться с тем, к чему уже прикоснулась беспощадная рука смерти.
Постепенно и в этом очаге страданий затихает суетливая возня, лихорадочная торопливость: все реже появляются новые жертвы; срочная, неотложная работа, видимо, приходит к концу. Вот извлечены все пули, омыты все раны, сделаны необходимые перевязки.
Уже не так громки, не так раздирают душу крики и стоны несчастных. Напряжение страшного боевого дня, потеря крови от полученных ран, страдания при операциях истощают силы. Сравнительный покой, удобство, утоленная мучительная жажда, чувство внешней безопасности и принятые успокоительные средства – все производит свое благотворное действие. Лазарет затихает; если не сон, то все же легкое забытье овладевает больными, давая хоть некоторый отдых истощенному телу и духу.
Лишь одна тонкая женская фигура не ищет, даже не хочет найти отдыха. Она то там, то здесь появляется среди раненых. Стройный стан опоясывает белый передник с большим красным крестом на груди. На пышных светлых волосах надета белая повязка, какую носят сестры милосердия.
Лицо девушки бледно, почти прозрачно. Глубокие темные круги окаймляют утомленные синие глаза. Прозрачны тонкие кисти рук. Весь облик девушки кажется воздушным, призрачным, неземным видением, сошедшим сюда, в этот печальный очаг страданий и смерти, чтобы облегчить несчастным обреченным этот страшный переход, чтобы теплотой заботы и светом улыбки обогреть, озарить одинокие часы этих молодых и старых людей, равно страждущих в минуту разлуки с жизнью от своего одиночества, равно нуждающихся в бодрящем сочувственном взгляде. И светлая девушка ровно распределяет их: с одинаковой заботливостью помогает она у каждой койки, с одинаковой торопливостью бесшумно спешит на каждый зов, на каждый стон.
Как страждет этот немолодой, с уже седеющими висками офицер! Как не хочется ему умирать, и как даже в бреду инстинктивно он сознает приближение беспощадного призрака!
В разгоряченном мозгу проносятся, видимо, только что пережитые боевые картины, и тут же, рядом, без связи, без всякой последовательности, из какого-то тайника сердца выплывают любимые образы, с языка срываются ласковые слова, имена детей. Он мысленно с ними, он голубит, ласкает их. Жестокая смертельная рана, навсегда разлучающая его с дорогими сердцу людьми, вызывает этот сладкий бред, во время которого он в последний раз крепко прижимает к своей груди светлые родные головки, любуясь дивным миражом того, чего не суждено ему увидеть в действительности.