– Кстати, сын ваш надолго приехал?
– На две недели.
– Гм… – протянул Ихтиаров, видимо, недовольный, и отвернулся.
Зеленая от злости и досады, вернулась Фёкла в кухню, чувствуя себя так же прекрасно, как побитая собака. От волнения у ней сильно билось сердце и подгибались колени. Она тяжело опустилась на табурет.
– Что, Фёкла? – участливо спросила Паша.
– Не говори, родная! Что я за несчастная такая? – всхлипнула кухарка. – Из-за этого побродяжки муку терпеть приходится…
И, всхлипывая и причитая, она рассказала подруге о том, что пришлось ей выслушать, не преминув сильно сгустить краски. По ее словам оказывалось, что Ихтиаров выругал ее «на чем свет стоит», и все благодаря «проклятому побродяжке», наклеветавшему на нее и на Васютку, – «чтоб у него язык отсох, у поганого!»
Паша слушала, сочувственно кивая головой.
– Ишь, змееныш, – заметила она, когда кухарка кончила.
– Не бойся, милая… Я уж устрою ему… Вот попомни, Паша, что недолго ему тут околачиваться да на людей напраслины пущать. Устрою я…
– Сто́ит, Фёкла, – согласилась горничная. – Ежели что, так и я подсоблю… Знаешь меня…
А потом, вечером, за чашкой кофе долго беседовали Паша и Фёкла. Беседа велась таинственно, полушепотом, точно женщины решали какой-то важный вопрос или обдумывали план сложного заговора… Слова: «змееныш», «побродяжка», «опорочник» переплетали собой беседу и ясно говорили, о ком вертелся разговор.
– Значит, Паша, – когда кофейник опустел, заключила беседу Фёкла, заискивающе заглядывая в глаза подруги, – тебе сподручнее это, нежели мне… Сама знаешь…
– Будь спокойна, милая… Сказала, так свято слово…
Подруги расцеловались на прощание.
– Куда же он делся? – в сотый раз повторяла Эмма Романовна, перетряхивая каждую мелочь на туалетном столике в своей комнате. – Помню, что сюда положила час тому назад. Что это значит?
Немка была в страшном недоумении и, не доверяя глазам, ощупывала рукой доску столика, передвигала корзиночки и картоночки, расставленные в строгом порядке возле зеркала.
– Удивительно! Непостижимо! – бормотала она по-немецки и по-русски, как всегда делала в минуты волнения. – Не оставила ли в столовой?
Она покачала с сомнением головой, оправила энергичным жестом непослушное пенсне и прошла в столовую, где сидел еще за газетой Александр Львович. Немка поискала сперва на столе, затем исследовала буфет и, наконец, окна.
– Что вы ищете, Эмма Романовна? – обратил на нее внимание Ихтиаров.
– Кошелек, – недовольно отозвалась немка. – Часа не прошло, как я у себя в комнате давала Фёкле деньги, – добавила она. – Помню, что больше мне деньги не были нужны и кошелек остался на туалете… А теперь вот и не найти…
Вид у Эммы Романовны был такой сердитый и недоумевающий, что Ихтиаров не мог сдержаться от улыбки.
– Вот, Эмма Романовна, вы меня упрекали в рассеянности… А как же это вы оплошали, а?
– Я всегда помню все, – сухо отозвалась немка.
– Но факт налицо, – продолжал подтрунивать Ихтиаров; он был в самом веселом настроении, и случай с Эммой Романовной забавлял его.
Немка обдала его негодующим взглядом.
– Факт тот, что он исчез у меня с туалетного столика, – заметила она довольно резко.
– Украли! – подхватил, смеясь, Александр Львович. – Вор проник в окно, и хорошо, что вас не было в комнате, а то могло бы случиться и убийство.
– Вам хорошо смеяться, – останавливаясь перед Ихтиаровым, ответила немка. – А я знаю, что кто-то побывал у меня в комнате.
Она говорила с такой уверенностью, что Ихтиарова покоробило.
– Пощадите, Эмма Романовна, – уже более серьезно сказал он, – у нас никогда не случалось ничего подобного, и ваш кошелек лежал спокойно не только в вашей комнате, но и на кухне. Как вы решаетесь подозревать кого-нибудь? По-моему, вы просто забыли, куда дели его… А много ли денег было в кошельке?
– Около пятидесяти рублей… Все деньги, что я вчера взяла у вас… Я пока никого не подозреваю, но… здравый смысл говорит…
Она запнулась на слове, но по выражению ее лица Ихтиаров все понял.
– Эмма Романовна! – с возмущением воскликнул он. – Неужели вы намекаете на Жоржика?
Эмма Романовна ничего не ответила. Ихтиаров даже с места вскочил.
– Не хватало еще этого! – взволновался он. – Искать кошелек вы, конечно, можете, Эмма Романовна, но прошу вас не затрагивать гнусными подозрениями мальчика, который мне так же дорог, как и сын…
Александр Львович круто повернулся при этих словах и с раздражением хлопнул дверью, выходя из столовой.
Он прошел в кабинет и еще довольно долго не мог успокоиться. С полчаса прошло, прежде чем он овладел собой и занялся каким-то деловым письмом.
Вдруг в дверь постучали.
– Кто там? – слегка недовольным тоном спросил Ихтиаров.
– Это я, – показалась в дверях Эмма Романовна. Она была сильно возбуждена, и это поразило Александра Львовича.
– Что случилось? Что с вами? – встревожился он.
Эмма Романовна показала кошелек.
– Я нашла его, – точно сообщая об ужасном преступлении, крикнула она, почти задыхаясь.
– Ну и прекрасно. Чего вы волнуетесь? – недоумевал Ихтиаров.
– Но если бы вы знали, где я нашла его! Вы и представить себе не можете…
Ее волнение невольно передалось Ихтиарову. Повеяло чем-то тягостным.
– Но говорите скорее! Где вы нашли кошелек? Кто-нибудь похитил его, что ли?
– Да, похитил.
– Кто же?
– Жоржик!
Это заявление ошеломило Ихтиарова. Он широко раскрыл глаза и побледнел.
– Жоржик? – повторил он. – Вы шутите!
Какая-то нервная, растерянная улыбка скривила его губы.
– Нет, к сожалению, это правда. Я нашла кошелек под его тюфяком. Кроме того, его видели выходившим из моей комнаты. Видела Паша…
Ихтиаров слова не мог вымолвить. Удар пришелся в самое сердце.
– Но неужели… неужели… – шептал он только. – Может ли это быть?
И губы его дрожали от волнения.
Эмма Романовна почувствовала сожаление к нему. На секунду она даже подумала, что лучше было бы скрыть происшествие от Ихтиарова.
– Вы слишком полюбили его, – участливо сказала она, стараясь ободрить Александра Львовича, – слишком опрометчиво привязались к мальчику. Как ни говорите, а улица не может хорошо воспитать ребенка и первый закал не так-то скоро отходит…