– Да, это было ужасно, моя дорогая! – гневно сказала мадам Эйнсворт. – Но, может быть, Гледис все-таки подумала, что он шутит…

– Нет, нет, бабушка, я уверена, что она поверила ему. Я была так расстроена, что не могла остаться до конца урока, и велела мадемуазель сейчас же поехать домой, и… и… я не могу больше показываться с таким невоспитанным мальчиком!

– Тебе и не придется, дорогая! Я поговорю с твоей теткой… Ему не позволят никуда ходить с тобой, он не должен так расстраивать тебя.

Спустя час между мадам Эйнсворт и ее невесткой произошло неприятное объяснение, закончившееся прекращением уроков танцев для Филиппа.

– Его надо строго наказать, Лаура, – настаивала мадам Эйнсворт. – Он не должен был огорчать Люсиль. Бедная девочка едва не заболела. Его непременно надо наказать!

– Но как могу я наказать его только за то, что он был правдив! – оправдывала мальчика миссис Эйнсворт. – Он не знал, что неприлично говорить правду!

– Ему надо внушить, что не всегда можно говорить правду, – сердито отвечала мадам Эйнсворт.

– Я не могу заставить его понять это! Правдивость – его отличительная черта. Я могу отменить уроки танцев, но не могу наказывать Филиппа за правду.

Глава XXI
Бедная кукла падает в обморок

Прошла зима, и наступило время ранней весны. Филипп стал беспокоиться и тосковать по дому. Мистер Эйнсворт говорил, что в марте они уедут на юг, и Филипп считал дни, когда наступит этот обычно – суровый, а на этот раз солнечный и теплый месяц.

Однажды за уроком рисования – Филипп ежедневно занимался с начала зимы и делал успехи, приводившие мистера Эйнсворта в восторг, – он вдруг оторвался от работы и спросил с тревогой в голосе:

– Скоро мы уедем, папа? Уже март, а вы говорили, что мы уедем в марте.

– Разве тебе не нравится здесь, Филипп? Здесь хорошо. Мне не хочется уезжать, пока стоят эти чудесные дни.

– Но, папа, отцу Жозефу уже время вернуться, а я должен быть дома к его приезду.

– Почему должен?

– Потому что у меня его «дети», и я должен передать их ему. Он оставил их мне только до своего возвращения, и нехорошо задерживать их дольше. Да мне еще нужно кое о чем расспросить его.

– О чем, Филипп? Что тебе нужно спросить у него?

– О моем отце и матери. Мамочка говорила, что он мне все скажет, что у него лежат какие-то бумаги для меня.

– В самом деле? Она это говорила? – изумился мистер Эйнсворт. – Почему же ты не сказал мне этого раньше?

– Не догадался, папа. Да это было бы ни к чему, раз он уехал. Но теперь, если он вернулся, мне ужасно хочется повидать его и расспросить.

– И я хочу повидать его, дорогой мой. Я напишу священнику церкви Святой Марии – отец Мартин, кажется? Он известит нас, вернулся ли отец Жозеф и куда ему можно написать.

– Да, отцу Мартину это должно быть известно, – подхватил нетерпеливо мальчик. – А нельзя ли спросить его и о Дее? Я боюсь, что у нее вышли деньги и ей опять не удается продавать статуэтки. Мне необходимо вернуться и помочь ей.

– Мой милый, у меня есть для тебя приятные новости о Дее, – сказал мистер Эйнсворт, улыбаясь и глядя на пылающее лицо мальчика. – Я хотел, чтобы мама передала тебе их: она так счастлива, когда может сказать тебе что-нибудь приятное, но мне совестно заставлять тебя ждать. Нынче утром я получил письмо от мистера Детрава. Помнишь, я рассказывал тебе о моем приятеле? Он поехал в Новый Орлеан, предполагая, что отец Деи – его брат, которого он давно уже разыскивает. И он оказался прав. Теперь Дея хорошо обеспечена, ее дядя очень полюбил свою маленькую племянницу.

На лице Филиппа во время этого рассказа отражалось изумление и радость.

– Как я рад, что есть кому теперь позаботиться о Дее! – воскликнул он. – Теперь она не будет голодать, как прежде, бедняжка. И для отца она сможет покупать все книги, какие ему только нужны. Как она должна быть счастлива! Ах, как мне хочется поскорее увидеть ее, чтобы сказать ей, как я рад за нее!

– Ты скоро увидишь ее, мой милый: если отец Жозеф вернулся, мы поедем на юг через одну-две недели.

Филипп был в сильном возбуждении. Вернуться в свой старый дом, увидеть Дею и отца Жозефа… Одна только мысль об этом доставляла ему безграничную радость. Он смеялся и болтал беспрерывно и был так взбудоражен приятными новостями, что с трудом мог заниматься.

Последнее время ему было очень не по себе. Со времени злополучного эпизода на уроке танцев мадам Эйнсворт обращалась с ним сурово, а Люсиль смотрела на него с таким пренебрежением, что он понял, как серьезно обидел ее. Но теперь ему нечего было печалиться: он скоро уедет от них, он уедет домой!

Люсиль карабкалась на стол, с безумно расширенными от страха глазами она не переставала испускать дикие вопли.

«И не нужно! – думал он. – Она никогда не полюбит меня, она относится ко мне хуже, чем к своей собачонке».

Однажды, когда девочка вернулась с гулянья не в духе, Филипп сидел в комнатке дворецкого, прячась за чуть-чуть прикрытой дверью, с очень таинственным видом. Вдруг из залы понеслись пронзительные крики, они наполнили дом и заставили выйти на лестницу мадам Эйнсворт, бледную и дрожавшую от ужаса. Гувернантка стояла на стуле, подобрав юбки самым непрезентабельным образом, а Люсиль карабкалась на стол, ее волосы развевались, шляпа болталась на спине, с безумно расширенными от страха глазами она не переставала испускать дикие вопли.

Храбрее всех оказалась Елена, гнавшаяся за каким-то маленьким предметом, скользившим по полу на другом конце залы: она старалась ударить его зонтиком, но никак не могла попасть, и маленький предмет исчез в щелочку двери, ведшей в комнату дворецкого.

– Что такое, в чем дело? Люсиль, дорогая, ты ушиблась? – кричала с лестницы мадам Эйнсворт.

– Мыши, белые мыши! – визжала Люсиль. – Они в зале, они бегают по полу. Ай, ай, боюсь!

– Les souris, les petites souris, еlles sont partout! [7] – кричала гувернантка, еще выше подбирая платье.

– Где они? Ай, где они? Они лезут по ножкам на стол? – визжала Люсиль.

– Sont-elles sous la chaise? [8] – стонала гувернантка.

– Они убежали, – с победным видом воскликнула Елена, размахивая зонтиком. – Они убежали в комнату дворецкого.

– Скорее закройте двери, чтоб они опять не вбежали, – распорядилась мадам Эйнсворт, подбегая к Люсиль и обнимая ее. – Моя дорогая, девочка моя! Ах, ах, ей дурно! Бегите за уксусом. Скорей, скорей! Дайте воды! – кричала старая леди, в то время как Люсиль, будто подрезанный сноп, упала на руки бабушки.