А теперь, бесценная Дортея, от всего сердца желаю Вам всего самого доброго. Да пошлет Вам Господь силу и утешит Вас в Вашем тяжелом горе. Пусть Он, Отец всех сирот, защитит Ваших детей, пошлет им свое благословение и одарит радостью Ваших с Йоргеном подрастающих потомков. Об этом молит от всего сердца вечно преданный Вам Ваш друг
Лауридц Т. Винтер.
P. S. Кристенсе присоединяет свои приветствия и теплые пожелания к моим. Она тоже будет рада принять Вильхельма и Клауса в нашем тихом доме. Наша маленькая Мине жаждет поскорей познакомиться с двумя норвежскими мальчиками и посылает тете Дортее свои приветы и поцелуй!
Он же.
Дортея невольно прижала письмо Винтера к груди, слезы радости навернулись ей на глаза. Вот оно — решение вопроса, который больше всего мучил и тревожил ее, — ближайшее будущее ее старших сыновей…
Они были уже не дети, хотя еще зимой она считала их детьми. Но и взрослыми, каковыми они сами себя считали, их тоже нельзя было назвать. Они находились в том опасном возрасте, когда юноши особенно нуждаются в руководстве сильной мужской руки. Воистину, это был добрый перст Провидения! Если ближайшие два года они будут находиться под надежной опекой Винтера — этого благородного и разумного человека, опытного наставника и, главное, преданного друга их отца, — тогда потом, когда они уже станут студентами, все образуется само собой. К тому времени она постарается скопить денег, — может быть, неплохие деньги принесет ей аукцион. И она будет работать, будет бережливой и экономной. Имея определенную цель, ей будет легче справляться со всеми трудностями. Став студентами, ее сыновья смогут и сами зарабатывать немного себе на жизнь — найдут место домашнего учителя или станут давать уроки. Ах, может, тогда Вильхельм, вопреки всему, получит возможность следовать своему влечению — займется изучением естественной истории и, может быть, станет доктором. А у Клауса будет время понять, как наилучшим образом применить свои способности, о которых говорил капитан Колд…
Даже самой себе Дортея не смела признаться, как тяжело на нее подействовала эта история в Люнде. Поведение Клауса было отвратительно. И братья с тех пор перестали быть добрыми друзьями. Иногда она говорила себе, что на самом деле это не больше чем ребячество и главным в этой истории было желание Клауса показать себя взрослым. Да и другие пугавшие ее мелочи, тоже всего лишь пустяки, и тем не менее она все принимала близко к сердцу…
Вот, например, недавно они явились домой остриженные, они даже не спросили у нее разрешения на это, да и вообще ни словом не обмолвились наперед о своих намерениях. Просто предстали перед ней, когда дело было уже сделано. Это учитель школы на стекольном заводе решил пополнить свой доход, выступив в роли цирюльника для рабочих, — в молодости он служил в Копенгагене лакеем. Вильхельм зашел к нему с поручением от Томмесена, и вдруг ему захотелось избавиться от своей косицы, которую ему надоело заплетать по утрам. По дороге домой он встретил Клауса, рассказал ему о своем поступке, и Клаус тут же бросился к учителю с той же просьбой. Теперь оба брата были похожи на санкюлотов…
Нельзя отрицать, новая прическа была Клаусу к лицу — у него были красивые, волнистые волосы. Но бедный Вильхельм выглядел значительно хуже — с его неподатливой рыжей шевелюрой не было никакого сладу. Волосы еще больше, чем раньше, вились у него вокруг лба точно огненное пламя. Дортея отдала ему целую баночку своей помады для волос, но после нее волосы Вильхельма сделались темными и прилизанными, а воротник рубашки засалился.
Теструп не выносил новой моды на короткие волосы — ему эта прическа казалась небрежной. Однажды Дортея, не удержавшись, посмеялась над ним, но он с раздражением ответил, что у него нет времени каждый день заниматься своей прической, а коли понадобится, ему ничего не стоит сделать себе безупречную прическу настоящего барина. И это была правда — он всегда выглядел нарядным и элегантным, когда бывал в ударе…
Все это были пустяки. Однако они постепенно накапливались, и Дортея жила в вечной тревоге: у нее слишком мало власти над сыновьями, она не может направлять, как должно, их жизнь; ее попытки привели бы только к тому, что их терпение лопнуло бы и они, не дай Бог, перестали бы быть с ней откровенны.
Ни Вильхельм, ни Клаус никак не реагировали, когда она сообщила им о приглашении дяди Винтера. Ни один из них как будто даже не обрадовался ему, скрыв свои чувства за сочувственным выражением лица: не слишком ли тяжело для матушки при нынешних обстоятельствах позволить им обоим продолжать учение?
Дортея серьезно ответила сыновьям, что именно при нынешних обстоятельствах она не в силах обеспечить им такую основу для их дальнейшего образования, какую они смогут получить там.
— Матушка… вы имеете в виду, что один из нас должен учиться, чтобы потом стать пастором? — испуганно спросил Вильхельм, он говорил за них обоих.
Нет, у нее не было такого намерения, если никто из них не чувствовал в себе призвания. Мало-помалу, рассказывая о возможностях, какие откроются перед ними, Дортее удалось настроить сыновей более положительно к их предстоящей поездке в Данию.
Вечером, зайдя по делам на кухню, она была поражена, услыхав там раскаты смеха, — на кухне ужинали работники. Она открыла двери и увидела своих сыновей, маршировавших по кухне с котлами на головах, изображавшими шлемы. Клаус нахлобучил себе на голову котел для супа, отверстие у котла было такое узкое, что он держался только на макушке. Вильхельм воспользовался глубокой сковородой — сковорода плоско лежала у него на голове, и сбоку кокетливо торчала ручка. Увидев мать, они смутились до слез…
Слава Богу, что иногда они еще чувствуют себя детьми!
Аукцион был назначен на третье августа и последующие дни. Поэтому Дортея не могла сама поехать с сыновьями в Христианию, дабы поговорить с датским шкипером и своими глазами увидеть его галеас. Ей пришлось согласиться на то, что она немного проводит их и простится с ними на первой же станции, где они будут менять лошадей.
Хоген Люнде уехал домой, но забрал с собой только Фейерфакса, Элисабет осталась дома. Дортея была не в силах смириться с тем, что ее выводок уменьшится сразу на трех птенцов. Она решила, что все младшие дети должны остаться с ней, ей служило утешением сознание, что ее старшие сыновья пока устроены.
Всю зиму она шила и вязала одежду для их поездки в Данию, так что теперь у нее было готово достаточно белья и чулок, их должно было хватить даже на вырост. Гардероб мальчиков обновлялся также перед поездкой на свадьбу, и теперь им не требовалось ничего, кроме солидных теплых плащей. Для этого прекрасно подошла плотная шерстяная ткань, подаренная Дортее матерью. Все это пришлось как нельзя кстати — у Дортеи было мало времени, чтобы заниматься экипировкой своих сыновей.
В доме появился Миккель-портной, он поселился в комнате мальчиков, сама Дортея тоже шила днем и ночью. Она благословляла эту спешку, заставлявшую ее думать только о том, чем были заняты ее руки; она засиживалась допоздна и, когда наконец позволяла себе лечь и закрыть утомленные глаза, забывалась тяжелым сном без сновидений, едва ее голова касалась подушки…