— Как-то ты сипишь, мой Амир?.. Ладно. Джанибек всегда заменяет наказание чем-то вроде риска. А удаль в бою смывает позор. Не так ли?
— Так, Кантемир-мурза!
— А если так, тогда мы не будем дожидаться восхода солнца. Пойдем ночью, точнее, под утро, когда начнет гаснуть луна, но солнце еще будет далеко.
— Это мудро, почтенный! И русским будет сложнее попасть в нас.
— Ты еще не до конца дослушал, Амир. Первые два десятка твоей сотни пойдут пешими. Вода здесь по плечи, а значит, гяурам будет действительно сложно попасть.
— Но ведь вода ледяная! Мы можем потом потерять оба десятка. Они просто заболеют и не смогут продолжать поход.
— А что ты мне прикажешь делать? — Голос Кантемира чуть не сорвался на визг.
— Ты совершенно прав…
— Следом за ними пустим еще три десятка конными. Русские не успеют перезарядить ружья. — Мурза посмотрел в сторону леса и про себя добавил: — И у них нет столько пуль.
— Первым двум десяткам в вымокшей одежде будет нелегко сражаться с противником, если того вдруг окажется хотя бы столько же.
— Ты ноешь хуже бабы, сотник! Воины пришли воевать, а не греться под юбкой. Вымокнет одежда, говоришь? Значит, пусть идут без нее. Быстрее дойдут. Потом обсушатся. А я обещаю, при условии быстрого взятия реки, каждому по серебряной монете.
— Я так и скажу… — сотник осекся, — так и прикажу от твоего лица.
— Вот и хорошо, Амир. А сейчас пусть все отдыхают. Кого увижу шляющимся от костра к костру, дам палок.
— Слушаюсь, повелитель! — Сотник склонился в седле и поскакал прочь.
* * *
Давным-давно где-то в Персии, а точнее приблизительно около 1184 года в городе Ширазе, в семье одного очень уважаемого атабека [10] появился на свет мальчик, которому суждено было стать известным на весь Восток сочинителем касид и газелей [11] . Юность будущего гения и властителя дум прошла в стенах знаменитой багдадской академии «Низамиэ». Звали этого человека Саади.
Одним из монгольских аристократов, которые проходили курс обучения у Саади еще при Чингисхане, был далекий предок Кантемира-мурзы. С тех пор из поколения в поколение мужчины их рода чтили ширазского поэта и верили, что когда-нибудь милость Аллаха снизойдет и на них. И вот наконец-то и у них появился будущий великий поэт. Маленького Кантемира любили, мужчины часто приглашали его выступить со стихами на своих собраниях. Некоторые даже советовались с ним. Ему пророчили славное будущее мыслителя и поэта. В XVII веке Восток все еще оставался средоточием духовных и культурных ценностей, но поднимал голову и Запад. Поэтому среди татарской знати была дилемма: куда пойти учиться? Некоторые ехали получать знания в Багдад, другие стремились в Прагу и Варшаву. Естественно, что Кантемир-мурза оказался на Востоке, поскольку мечтал о славе поэта куда больше, чем о славе полководца.
Во имя создавшего душу Творца,
В уста нам вложившего речь мудреца!
Он нам прегрешенья прощает и нам
Во все помогает и внемлет мольбам!
Кантемир часто вспоминал эти строки великого Саади. Небольшой томик в кожаном переплете с одами незабвенного мастера он брал с собой во все походы. И когда выпадала минута-другая, то вновь и вновь перечитывал эпос «О справедливости и правилах мировластия». И конечно же, писал сам.
Провожая однажды в дорогу меня,
Молвил старец, присев у порога:
Твое только то, что видишь с коня.
А прочее не от бога!
Но следовал ли Кантемир-мурза своим же строкам? Внутренний разрыв рано или поздно станет его трагедией. И он лучше других понимал это.
* * *
Быстро смеркалось. Зачепа, не переставая, разговаривал с Лагутой, не давал тому провалиться в забытье. Буцко возился с ружьями. Кородым напряженно следил за противоположным берегом.
— Ну, все. Кажись, отбились. Похоже, идти они пока не собираются. — Кородым покусывал костяшку своего указательного пальца.
— С чего ты так решил? — Зачепа высунулся и посмотрел сквозь маскировочные ветки.
— Да вон, — Кородым указал пальцем, — костры запалили и лошадей отогнали пастись.
— Тогда, может Лагуту в Студеное оттащить пока? Там найдем какую хату.
— В хатах нет никого. Все же ушли, — сказал Зачепа.
— Ну и чего! — Буцко втянул носом воздух. — Вон как холодает. В хате все ж потеплее.
— Верно говоришь, Буцко! — Кородым посмотрел на Лагуту.
— Я вам уже здесь не помощник, — тихо сказал Лагута. — Только мешаться буду. Но и до хаты тащить — значит здесь оголить.
— Я все четыре ружья перезарядил, проверил. Я ж быстро.
— Один справишься? — спросил Кородым.
— Да чего там, — Буцко кашлянул в кулак, — потихоньку взвалю на спину и донесу. А там уж как Бог распорядится.
— Тогда мы с Зачепой здесь останемся, а ты неси Лагуту. — Кородым, вздохнув, посмотрел на Башкирцева.
— Зачепа, остаешься старшим. — Говоря эти слова, Лагута посмотрел на Кородыма: дескать, извини, но ты не казак. С радостью, да не могу.
Кородым кивнул: мол, понял, не совсем уж дурак.
— Ну тогда пошли по-тихому. — Буцко был здоровенным парнем и без труда помог встать худородному Лагуте, а потом, словно легкую ношу с сеном, положил себе на плечо и понес.
Кородым показал Зачепе рукой на мертвого татарина и поднес палец к губам, что означало: не шуми, коль даже непонятно будет! Зачепа кивнул.
На берегу, у самой кромки воды, темнели два трупа: лошади и человека. Два странных чужеродных пятна на фоне серебряной чешуйчатой глади.
Кородым поплевал на ладони, выдернул одну из рах и пополз к реке. Татарин лежал с открытыми глазами, чудовищно вывернув голову набок. Два черных навеки закатившихся глаза блестели тем самым огнем, который отражает свет потусторонней, загадочной жизни. Одна ичига слетела с ноги и валялась рядом с конским копытом; смуглая, покрытая земляными коростами нога с растопыренными пальцами торчала против звездного неба на весу. Кородым достал нож, срезал ремни, державшие на поясе ножны с саблей — видно, не бедным был татарин, — отложил трофей в сторону и стал дальше оглядывать убитого. Понравился лук в бронзовом чехле. Парень аж причмокнул. Хорошее оружие. Граненые наконечники стрел. Таким любая кольчуга нипочем.