– Одеянии – весело перебила его Арада. – Я понимаю: вы никогда такого не видели. Не беспокойтесь, я не настолько бедна, чтобы вдруг начать шить. Я умею только разбираться в своем деле. – И она скромно опустила глаза.
– Но кто это сделал? – возопила какая-то большого размера женщина, протискиваясь вперед. – Кто?!!
– Можете успокоиться – тряхнула распущенными черными волосами Арада. Я вам покажу этого человека. Вот кто это сделал! – смеясь глазами, она обвиняюще указала на Таската.
Не упасть ли с галереи? – подумал он, отступая в тень.
Толпа засмеялась и зааплодировала.
Пользуясь тем, что внимание почтенной публики перешло на другой предмет, Арада пристально посмотрела на него и беззвучно заговорила. Он присмотрелся и прочел по губам:
«…тебе еще припомню!»
На лестнице, ведущей на галерею, показались первые люди, требующие немагических деталей и подробностей. Таскат вздохнул.
После того, как Арада удалилась объясняться, а наплыв желающих выяснить все детали несколько стих (Нет, что вы, нет, я сделал это из любви. Арада так хороша, что до гроба я способен быть верным ее слугой. Нет, это была прихоть высокородного меня. Да, я все расскажу. Да, я бы хотел видеть вашего портного. Нет, я не хотел бы заняться ремеслом, что вы, я сейчас обижусь. Вам нужен мой вызов? Какая неудачная шутка. Ах! Эта женщина заставляет меня забыть о своем положении. Нет, это был единичный случай, а как это делается – вообще секрет: да, специального человека у меня нет, я просто иногда так коротаю время, свободное от концессии и вращения в высоких кругах, приближенных к Его священному величеству) … – Таскат был готов провалиться сквозь землю, только бы не видеть этих, без сомнения, замечательных людей. Но, к счастью для него, пришло время торжественного обеда, и, хотя никуда уехать было нельзя (по традиции в Академии нужно было провести целый день), после трапезы Таската ненадолго оставили одного. От любопытных у него кружилась голова. Более того – от еды его тошнило.
Курительная комната и чисто мужское общество – вот что мне поможет! – решил он. И отправился в курительную комнату. Символически курить.
Чисто мужское общество его удивило.
Кого здесь только не было: разойдясь кучками по углам, шумели и шептались и ученые, и жрецы, и даже писатели. Да, академики – академиками, но на его родине такое разнообразное и деловитое сборище можно было увидеть разве что в хорошем кабаке. Ошеломляло количество верноподданных и патриотически настроенных людей. Он был совершенно не готов увидеть здесь маститого писателя, готовящего одновременно объемный труд о всемирной истории и книгу о великих целях новоявленного жречества.
Здесь был и издатель единственной нынче столичной газеты. Он жаловался на то, что листки печатать немодно, типографии обанкротились, не в силах выполнять государственные заказы, за которые, видите ли, еще надо платить… а воск нынче слишком дешев – и, ведь если его слегка поднять в цене, то среди высокородных будет пользоваться спросом личный выпуск новостей, доставляемый прямо в дома – на бронзовой подложке и точно к сроку!..
О боги! И эти люди вершат дела в империи? Лучше уж эти, как их, пляшущие на улицах старики и безумные люди в разноцветной одежде.
Поставив одну ногу на подлокотник кресла, писатель начал вдохновенно читать, размахивая измятым листком:
«Твоя Родина – Империя, люби её превыше всего и больше в деле, чем на словах!
Враги Империи – твои враги, ненавидь их от всего сердца!
Любой собрат по нации, даже самый бедный – это частица Империи, люби его как самого себя!»
– Правильно! – подхватил толстый виноторговец, супруг ученой дамы. – Под лежачий камень вода не течёт. Только решительными действиями истинный человек может завоевать свои законные права! – и захлопал в ладоши.
– Да! – воскликнул жрец. – Надо крепко верить в будущее – только тогда мы сможем им наконец овладеть! Откуда все беды? От нашей нерешительности, от нашей жертвенности, от разрушения нравственности! От нашего слишком уж терпимого характера!
«Интересно, что он цитирует» – подумал посланник. Где-то он уже слышал этот голос. И эти имена ему называли.
– Но, может быть, все беды от воров? – подколол его Таскат.
Жрец воздел очи горе.
– Это исключено! У нас очень богатая страна. Невозможно столько украсть, чтобы развалить всю нравственность. Да, чиновники берут взятки, но виноваты не они. Все беды знаете от чего? От мужеложства! От политиков и от мужеложцев!
– То есть как? – поперхнулся Таскат. Его бедная голова никак не могла связать одно с другим. О чем это? Он говорит о жертвенности в любви – или о влиятельных любовниках политиков? А чем плохо? Но, насколько он знал, здесь это совсем не было популярно: тем более, как он понимал, если положение не военное и рядом есть женщины, незачем постоянно утешаться друг с другом… Так никто и не заставляет. Ну, и не все ли равно?
– Вот так вот и узнаешь, что в этой стране все-таки есть какая-то разница в любовных предпочтениях – очень вежливо сказал он. – Но где прячутся эти таинственные люди с иными предпочтениями?.. И чем они плохи? Может быть, это тоже – всем известный секрет? Я ничего об этом не знаю.
Жрец отложил трубку и стукнул кулаком по курительной плошке. Таскат вздрогнул.
– Ну как же! – рявкнул собеседник. – Раньше об этом не говорили, а теперь это известно всем! Многие советники – мужеложцы! И, вступая в мужеложескую связь, любой советник напрямую, грубо, снизу, незаконно, противоестественно добивается сверхъестественной энергии наслаждения, уродливо, неосознанно, гипертрофированно трансформируя ее затем в энергию интеллектуальных фантазий! [8]
Таскат поежился. Откуда такой изысканный словарь у религиозного деятеля? Впрочем, они тут все почтенные ученые… Ах, да! Ольмитт! Этот голос был у того, кто вытягивал деньги Ольмитта! И что теперь с этим делать, раз он такая важная птица?..
– Политик – существо интуитивное – продолжил деятель. – Политик любого пола просто вынужден вести разнузданную, противоестественную половую жизнь, чтобы, противоестественно наслаждаясь, получать трансформированную интеллектуальную подпитку, поддерживая тем самым свой интеллект на надлежащем политическом уровне. У мужчин просто нет другого выбора, а при остановке мужеложества, то есть при остановке своего политического развития, их просто затопчут свои же политические партнеры и раздавят силой энергии падения.
– А большие политики вас, случайно, не слышат? – робко осведомился посланник. Ближайший человек, близкий по третьей степени родства к советнику Его величества, сидел на соседней скамье. Но жрец уже разошелся.
– Имея нужду в высших знаниях, но не имея возможности их употребить – тут жрец причмокнул – политик просто вынужден добывать высшие знания низшими средствами, через всю чувственную, противоестественную, незаконную сферу! Отсюда – воровство, казнокрадство, взяточничество и прочее. Спросите меня, зачем? Затем! За этим!!! Он это делает для… уестествления!.. Для получения любых чувственных сладостных энергий, хаотически трансформирующихся в энергию мышления. Хаотичность этих энергий, следующих, минуя женщин, и их непредсказуемость и неуловимость вынуждает советников инстинктивно объединяться в чисто мужские партии и отряды для создания из частного хаоса общего, более-менее устойчивого энергетического интеллектуального фона. То-то самые первые захватчики времен Войны поощряли мужеложество! Без мужеложества нынешние политики просто не смогут существовать, они существуют на его фоне, заряжаются от него умственно и эстетически, наполняют уестествляемыми свои ряды. Вот.