– Нет не эта, – в который раза кто-то из них сказал.
– Интересно, тогда, за какой картиной они пришли?
Она стала оглядывать остальные картины, к которым эти двое еще не подходили.
В это время свет осветил её. И она услышала:
– Это она!
– Ты точно знаешь, что именно эта?
– Да-да! Петрович мне её обрисовал.
– Но может быть! Вон тот герцог и то лучше. Старинная картина!
– Петрович сказал ясно, вышитую!
– Ну, вышитую, так вышитую. Тихо ты, чего орёшь!
– Снимай, чего стоишь. Быстрее!
«Не может быть, – думала шторка-картина, и это со мной, меня хотят украсть! И куда меня? Что как этого герцога повезут, по морю, и будет шторм, и меня намочат? А что если корабль утонет? Тогда Дашенька и Анна Петровна очень огорчатся. Нет, мне не хочется, что бы меня отсюда снимали. Мне здесь очень хорошо. Я привыкла. И вообще мне не хочется никуда плыть! Нет, неужели, это всё со мной? Ну почему со мной»?!
Ей захотелось стать не заметной, даже стать опять просто шторкой и висеть там, в углу, никем не замеченной. Впервые ей захотелось стать некрасивой и незаметной.
«Вот если бы сейчас сюда зашла бы Анна Петровна или хотя бы Дашенька. Они бы меня ни за что не отдали! Ну, где все?!! А»???
Но люди по обыкновению своему ночью спят. Не спят только вот эти…
Её сняли, скрутили и понесли.
Когда её, наконец, развернули, то картина увидела, что на неё смотрит мужчина и услышала:
– Да именно она, – сказал тот.
Картина-шторка увидела как этот мужчина, что-то дал этим мужичкам, и они ушли.
Шторке этот мужчина показался очень знакомым. Когда то она его уже видела. Она не успела додумать, где она его видела. Её скрутили опять, завернули в бумагу, завязали бантом, и понесли.
«Сейчас меня отнесут на корабль», подумала шторка.
И вот её опять стали разворачивать. Шторка услышала:
– Ах! Александр Петрович, вы душка! Неужели это то, что я просила!?
– Да, дорогая, для тебя я ничего не пожалею и на всё пойду!
– Так уж и на всё? – кокетливо говорила она, развязывая бант и разворачивая бумагу.
Шторка была развернута.
– Ах! – опять сказала дама.
Шторка сразу её узнала. Это была та самая дама, которая её первая увидела. И та, которая потом приходила, стояла, и молча, на неё смотрела.
Странное и в то же время жуткое предчувствие пронизало шторку.
Подержав какое-то время шторку, любуясь, она бросила её на тахту и, обращаясь к Александру Петровичу, – сказала:
– Не желаете отобедать с нами?
– С удовольствием.
А шторка осталась лежать в смятом состоянии. Нехорошее предчувствие её не покидало. В таком смятом положении она лежала долго. Казалось, о ней забыли. Шторка просто лежала, ни о чем не думая. Она просто ждала, что будет дальше. Ведь её, зачем то выкрали, принесли сюда. Значит, она нужна и скоро за ней придут и повесят. Там, будут, возможно, другие картины, мы познакомимся. И я им со временем буду рассказывать, как меня выкрали, как мне было страшно, и как ей не хватает её старых друзей.
Наконец пришла та дама, с женщиной и распорядилась:
– Вот из этого!
Женщина взяла шторку и понесла её в комнату, очень напоминающую ту, в которой вышивала её Дашенька.
– Что же они хотят со мной делать? А ну да, конечно, когда меня снимали с рамы, там вверху и внизу задрались ниточки. Конечно, они хотят меня подремонтировать. И я буду опять как новенькая, меня повесят на самое видное мес…
Тут шторка увидела в руках у той женщины, которая её принесла не иголку с ниткой, а ножницы!
НОЖНИЦЫ!? Огромные ножницы!
– Ножницы! – прошептала в диком ужасе шторка.
– ЧТО!? ЧТО!? Что она собирается делать?
Страх, жуть, охватил шторку!
– Где же эта дама? Она, наверно, не знает, что эта ненормальная женщина собирается со мной сделать? Она же, меня сейчас действительно разрежет!
Женщина поднесла ножницы к шторке, собираясь уже начать резать, как услышала слабый треск. Шторка разрядилась статическим электричеством. Это всё, на что была способна шторка, защищая себя.
Не обращая внимания на это, женщина разрезала шторку на две части. Из шторки сделали две подушки: большую и маленькую.
Их принесли и положили на диван. Да! Такое трудно было представить!
– Теперь я по-ду-ш-ка! Я подушка! Подушка! И ничего не исправишь, не изменишь! Самое страшное, что ни чего не воротишь! Теперь даже Дашенька меня бы не узнала. Нет, если, конечно, присмотрелась, то узнала. Но где Дашенька? Где? А я лежу вот тут подушкой.
Но время шло, и надо было как-то с этим мириться. И шторка-подушка мирилась. Рядом лежала её сестричка, а значит, она не одна.
В комнате, где лежала шторка-подушка напротив, стоял большой камин, над камином висели часы. Комната была большая. Когда камин растапливали то Вероника Владимировна, (так звали ту даму), располагалась поближе к камину на диване, подкладывала под себя подушку. Когда просто лежала, когда читала. Шторка поначалу ни как не могла понять, нравится ей это или нет. Но потом она поняла, что просто хочет быть нужной. И если ею пользуются, значит, она нужна. А это самое главное быть кому-то нужной. Вероника Владимировна брала её почти везде с собой даже когда куда-нибудь выезжала. Её засовывали в угол, облокачивались на неё, иногда даже садились. Постепенно шторка-подушка стала замечать, что нитки, которыми вышивала её Дашенька, в некоторых местах потрепались и висели некрасивыми разноцветными клочками. Все чаше и чаше подушка вспоминала о Дашеньке, вспоминала её пение, ласковые руки.
– Вот если бы она увидела, в каком состоянии я нахожусь. Она обязательно всё поправила, она бы взяла иголку, нитку и отремонтировала меня. И я бы еще раз услышала её песни. Интересно как там герцог? Все так же воюет? Вспоминают ли они обо мне? Наверно уже и забыли. Посмотреть бы на них еще хоть один разочек, послушать их истории. Ой! Нет! Нет – они увидят, что я подушка, и будут смеяться надо мною. Собственно, чего я так нервничаю? Никто не собирается меня туда нести. Да и пусть я буду тут.
Все меньше и меньше пользовались подушкой. И вот, в один прекрасный день, её взяли, и бросили на пол.
– Уронили, сейчас поднимут. Так не раз бывало.
Но поднимать её, ни кто не спешил. Мало того Вероника пододвинула её ногой и поставила на неё обе ножки.
Если бы подушка могла плакать, она расплакалась бы от обиды. Как можно вытерпеть такое унижение!